"Злой человек всегда останется злым, склочный найдет повод для склоки. А люди одаренные, без фанаберии и мании величия, и остаются такими в любых условиях", - любил повторять Борис Хмельницкий. Одаренный актер, Хмельницкий запомнился мужественной внешностью, твердым характером и принципиальностью. Как у легендарного Робин Гуда, чей образ он воплотил на экране.
Он знал о своей болезни. Конечно, именно потому торопился успеть как можно больше. И - по привычке - никого не отягощал «своими проблемами». Ушел внезапно даже для родных и близких, до конца не подозревавших о скором роковом часе. Однако почему-то именно в последние месяцы его жизни я вдруг стала настойчиво требовать от него выкроить несколько долгих встреч между киносъемками, заботами о коллегах-ветеранах, да и бесчисленными романами, чтобы подробно записать какие-то воспоминания. Оказалось, что-то успела...
Помню, в Доме кино, который и сейчас трудно представить без него и в котором он был не просто завсегдатаем, но душой. Боря кому-то представил меня: «Моя подруга детства, еще с Дальнего Востока». И хотя первые годы моей жизни прошли совсем не там, а под бомбами и в развалинах Сталинграда, он не сильно преувеличивал: время нашей дружбы уже подходило к полувеку. Мы познакомились, когда я, начинающая журналистка, искала своих героев для телесюжетов и радиостанции «Юность».
Тогда и порекомендовали мне «замечательно талантливого парня»: сочиняет песни и, хотя еще студент «Щуки», играет у Любимова «на Таганке». Я навсегда подружилась и с его удивительными родителями, и с любимой сестрой Луизой. А спектакли Театра на Таганке, на которые рвалась вся Москва, буквально выучила наизусть. Однажды он «проснулся знаменитым» Робин Гудом, которого с тех пор иным уже и представить невозможно.
А до того уже был столь же великолепным князем Игорем в одноименном фильме-опере, а потом - ученым-народовольцем Кибальчичем, капитаном Грантом... И все это еще когда был студентом Щукинского училища. Впрочем, со второго курса Борис Хмельницкий уже играл на сцене гремевшей тогда Любимовской «Таганки»: Маяковский, Вершинин, Воланд... Воплотившись во множестве самых разных образов и обличий, для зрителей он так навсегда и остался благородным героем, будь то знаменитый разбойник или доблестный воин Древней Руси.
И как же иначе: высокий, красивый, спортивный, ловкий, пышноволосый, с ясными, добрыми и умными глазами - сама внешность определила быть везунчиком. Да и везло: просто круговорот завидных ролей. Хмельницкий один из немногих артистов стал народным, минуя промежуточное звание заслуженного артиста. Однако путь «баловня судьбы» отнюдь не был усыпан розами, более того, был трудным и драматичным. Не только из-за зависимости, заложенной в самой профессии; ему каждодневно приходилось преодолевать заикание, недуг, с актерской профессией не совместимый.
Родился Борис Хмельницкий, как и его старшая сестра Луиза, на Дальнем Востоке, в Уссурийске. «Места там фантастические, -вспоминал Борис, - если кто не видел, стоит специально поехать посмотреть. К сожалению, как и почти все вокруг, уничтожается и портится руками людей. В тех краях жил еще мой дед, кажется, и прадед. Но туда наши предки пришли с Черниговщины, родины легендарного князя Игоря.
Может быть, не случайно, что именно князь Игорь стал моей первой киноролью: сама судьба порой что-то подсказывает, напоминает. Но, думаю, на эту роль меня выбрали не только благодаря подходящей фактуре, и уж точно не из-за фамилии. Чтобы достоверно играть в опере, надо знать и чувствовать музыку. А я до актерской профессии получил музыкальную. У нас дома всегда обожали музыку, были инструменты, на которых мы, дети, учились играть, несмотря на нашу кочевую жизнь».
«Кочевая» - потому что отец Бориса был военным с переездами и обычным гарнизонным бытом. И музыка в семье - от родителей, хотя они музыкантами не были. Алексей Григорьевич Хмельницкий всю жизнь посвятил культуре нашей армии: возглавлял дома офицеров, был директором ЦДСА, а в последние годы - Театра киноактера. А Зинаида Ивановна, которую Борис называл «моя простая и великая мама», как и большинство офицерских жен, служила в основном семье.
Она часто рассказывала детям о собственном нелегком детстве, в котором, однако, встретила удивительных хороших людей. Сама родом из Центральной России, Зина в 13 лет осталась сиротой. Чужие люди помогли похоронить отца и приютили ее в своем бедном доме с шестью собственными детьми. А через три года, снабдив кружкой, ложкой и узелком с картошкой и луком, посадили на поезд, что шел на Дальний Восток, где жила старшая сестра Аня. Там Зина окончила школу, пошла работать и встретила будущего мужа. Красавец Алексей был человеком известным - пионерский лагерь, в котором он был начальником, отметили в столице как лучший в стране.
Куда бы ни переезжала семья, первое, что Зинаида Ивановна бережно укладывала, были книги и музыкальные инструменты, а на новом месте главным делом становился поиск учителя музыки для детей. Музыкальных школ в тех краях не было, зато были разные армейские ансамбли, и музыканты охотно показывали, как играть. «Когда во время войны наши войска вошли в Маньчжурию, отец оказался в Харбине, - рассказывал Борис. - Естественно, потом победители много чего оттуда вывезли, согласно чинам и интересам.
Кто-то тащил мебель, ковры... Папа же привез вещи эстетического плана, в том числе и личную коллекцию марок императора Пу И. Цены не было этим маркам, а я менял их на всякие мальчишеские безделки: на воробьев, рогатки... Но самое главное, что привез отец, - музыкальные инструменты: фисгармонию, уникальную домру, гитару, а еще патефон и наборы пластинок с записями замечательных оркестров, великих певцов.
Так я еще совсем маленьким впервые услышал лучших оперных мастеров, песни Петра Лещенко и голос Александра Николаевича Вертинского. Его романсы я сразу запомнил и подпевал, зачастую еще не очень понимая содержания, плакал над его «ангелом», над судьбой бедного клоуна...» Мог ли предполагать мальчишка, что когда-то сам породнится с семьей Вертинского и будет растить его внучку.
Боре был год, когда грянула война. Но им с сестрой повезло: бомбежки, голод - все это было где-то далеко, а их детство у дедушки в тайге проходило прекрасно и безмятежно: красота, охота, дичь, фрукты, овощи, орехи, икра красная в бочках, мед с дедовской пасеки. Впрочем, и там война о себе напомнила: «Мы жили в Спасске, когда туда привезли военнопленных. И как-то мы с сестрой, прихватив хлеба, пошли играть на железную дорогу. А там у вокзала за забором из колючей проволоки - пленные японцы.
Мы подошли близко, а сами хлеб жуем. И вдруг видим, как жадно смотрит на наш хлеб юноша, который тогда нам показался большим дядей. Мы ему протянули кусок, он взял его и заплакал. Жадно откусил, но все не съел, отдал нам обратно и еще красивую авторучку в придачу. Мы знали, что фашисты и самураи враги, что они убивали наших. Но злобы не было: нас не учили их ненавидеть, учили в людях прежде всего видеть людей».
Еще одно воспоминание из раннего детства: как после войны учился играть в бильярд. В Доме офицеров в Хабаровске, на шикарном столе с шарами из слоновой кости. К сожалению, в памяти не сохранилось имени его первого учителя. Запомнил только, что это был вернувшийся на родину белый офицер, которого не расстреляли и не посадили (что тогда было делом обычным) исключительно благодаря мастерству игры на бильярде. Командующий Дальневосточным округом Родион Яковлевич Малиновский и его окружение очень любили бильярд, и все брали у него уроки. Вот у этого мастера учился и маленький Боря вместе со всем дальневосточным генералитетом.
А еще с детства он бережно хранил четырехтомник Даля 1905 года издания с афоризмами, который пропутешествовал с их семьей по многим городам страны и стал его первым учебником: «Мне было лет шесть, когда в дом принесли красивую книжку «Вратарь», а маме читать мне было некогда. Она и сказала: «Сам учись читать, вот тебе букварь, а вот тебе словарь. Вот этот «домик» А, «домик на ножках» - Д, а эта кругляшка - О...» Так потихоньку с ее подсказками я до школы сам выучился читать. А после «Вратаря» тут же стал читать словарь Даля, весь подряд. Как много дало это раннее знакомство, особенно заинтересовала этимология: происхождение слов, их исконное значение...»
Когда открылись музыкальные школы, дети сразу пошли туда: Луиза - по классу фортепиано, Боря - баяна. А уже во Львове, на месте новой отцовской службы, Луиза после музыкальной десятилетки поступила в консерваторию, а Борис - в музыкальное училище как дирижер оркестра народных инструментов. Так, дирижером, и видела его любящая семья - и впрямь их Боря был просто создан для этой профессии: красивый, эффектный, высокий.
А ведь трудно поверить, но практически до юношеских лет родителям пришлось поволноваться по поводу того, что сын значительно уступал сверстникам в росте. Но когда дело казалось уже почти безнадежным, сын вдруг рванул и буквально за год-другой не только наверстал упущенное, но заранее предварил наступавшее поколение акселератов. Однако и эта для мальчика серьезная проблема была ерундой по сравнению с истинным несчастьем, из-за которого о драматической сцене и речи быть не могло - именно в связи с... речью.
«Мне было года два-три, когда отец принес откуда-то белого петуха и устроил его в шкафу на кухне, - рассказывал Борис. - Я же, ничего не подозревая, поднялся раньше всех и полез в тот шкафчик полакомиться вареньем. А оттуда вдруг - петух, крыльями машет, кукарекает. С тех пор я заикаюсь, и очень меня это всегда удручало. Но поскольку с детства я привык сам всего добиваться, и здесь поставил себе цель -доказать, что могу этот недуг преодолеть. Еще в школьные годы меня кто только не лечил: занимался с логопедами, какими-то специальными дыханиями.
Но в обиду себя не давал, смеяться, издеваться над собой не позволял никому. Когда мы жили в Житомире, узнали, что в Киеве есть такой доктор по фамилии Теранже, который исцеляет заик собственным методом. Ободряя пациентов успехами таких великих заик, как Наполеон, Мэрилин Монро, и ссылаясь на эффективное лечение греческого философа Демосфена - разговор под заглушающий шум моря, киевский доктор создавал в ушах отвлекающий шум специальным аппаратиком. Под этот шум надо было часами проговаривать разные специальные фразы. К этому доктору и привезли меня, тогда четвероклассника.
К сожалению, я курс не закончил, но довольно долго занимался, жил в Киеве один в чужой семье. Там меня кормили завтраком, а на обед давали рубль -специально, чтобы я сам в кафе себе еду заказывал и не боялся разговаривать с чужими людьми. Но в новой школе испытание пришло в первый же день, когда пришлось самому представляться учителю и одноклассникам. Не успел я закончить фразу, как здоровущий такой парнище начал смеяться: «Заика!» Я ему тоже договорить не дал - прямо между глаз залепил. Меня - к директору: хулиган, устроил драку, исключить из школы.
Но вступился профессор, объяснил, что его подопечный неправ лишь в том, что стал выяснять отношения в классе. По существу же абсолютно прав - потому что нельзя позволять себя унижать и оскорблять. Больше меня никогда не передразнивали... Я всегда умел за себя постоять. Всегда был мальчиком спортивным и школу Робин Гуда начал проходить еще в тайге. Занимался всем тогда возможным: плаванием, лыжами, коньками, волейболом, баскетболом, ручным мячом, даже городками, лаптой, боксом, борьбой.
Мы, мальчишки сами делали стрелы, луки, деревянные мечи. Все это очень пригодилось в театре и кино. Уверяю, далеко не каждый из лучших каскадеров сможет повторить то, что проделал я в «Стрелах Робин Гуда» в сцене поединка с Алленом: когда, увернувшись от стрелы, я - прямо с луком со взведенной стрелой в руках - делаю кульбит и попадаю точно в окно».
Актером Борису посоветовал стать его товарищ по баскетбольной команде, Валерий Сомов. Был такой яркий, к сожалению, рано умерший актер. Сомов учился в МХАТовском училище и как-то сказал Борису: иди в артисты, ты парень статный, тебя возьмут. Борис, конечно, сомневался - какой артист с таким заиканием. Сомнения преодолела встреча с уже знаменитым Вольфом Мессингом, который часто выступал в домах офицеров, где работал отец, и бывал дома у Хмельницких: «Вольф Григорьевич не исправил мой недуг, но все же очень помог - не занятиями, а, выражаясь по-современному, установками.
После его «благословения» я и решил «попробоваться в артисты». Для начала поступил в драматическую студию при Доме офицеров. Там и вышел впервые на сцену в одноактной постановке. «И, представь, отбарабанил свой текст, не заикнувшись». Еще не доучившись в музыкальном училище, рванул в Москву. Поступал в разные места, но только во МХАТе дошел до последнего тура. Вернулся во Львов, окончил музыкальное училище, но дальше все-таки пошел не в консерваторию, а решил еще побороться за актерское счастье.
Во ВГИКе опять отшили с первого раза. «Видно, показался Бондарчуку некиногеничным. Позже мы с Сергеем Федоровичем над этим смеялись: ведь именно у него я впервые снялся в кино -в «Войне и мире». А в знаменитой «ЩУКЕ», когда прочитал Есенина, вдруг сказали: возьмем, но посмотрим, будет ли на сцене заикаться. После первого семестра сыграли отрывок из Голсуорси - все прошло нормально. Ну а на втором курсе нас с Толей Васильевым уже взял Любимов, который в спектакль «Добрый человек из Сезуана» по Брехту задумал своеобразных ведущих - вроде бродячих музыкантов...
Так, благодаря музыке, мы со своими зонгами и лейтмотивами вместе со старшекурсниками вошли в труппу сразу ставшего модным и знаменитым нового театра. Нам разрешили свободное посещение лекций, мы сдавали зачеты и экзамены по литературе, французскому языку, танцам, актерское же мастерство засчитывалось автоматически. Это было счастливейшее время театра. И наше.
Так что, кроме Мессинга, есть еще люди, - говорил Борис, - которым я на всю жизнь благодарен, Если бы в меня уже в институте не поверил Борисов Анатолий Иванович, мой педагог, если бы не поверил в меня, второкурсника, Любимов, я не был бы артистом, И без друзей по сцене, которые, буквально замерев, переживали, чтобы я не заикнулся в своем очередном монологе, я не остался бы в театре. Благодаря всем им я уже почти не комплексовал со своим недостатком».
Вот такой он, Борис Хмельницкий: всегда -и в любых трудностях и несправедливостях -только о хорошем, только с благодарностью. Никто никогда не видел его в унынии, не слышал, чтобы он на что-то или на кого-то жаловался или кому-то завидовал. Не случайно так естественно и достоверно слился он с образами своих самых благородных героев, именно этой достоверностью привлекая друзей, покоряя миллионы женских сердец: он сам во многом был таким. Смолоду и до самого конца его имя связывали с именами самых ярких и талантливых красавиц. Однажды даже в одном из французских журналов в публикации о необычном для советских времен романе Владимира Высоцкого с блистательной Мариной Влади по ошибке вместо Высоцкого поместили фотографию Хмельницкого.
В любовных делах он был под стать своим героям: «донжуанский список» Хмельницкого наверняка обставил бы многих знаменитостей, но ни одна из оставленных подруг обид не затаила. А главное, когда вокруг было так мало мужчин, способных позаботиться о репутации покоренных дам, с Хмельницким даже давним друзьям на такие темы и заговорить было неудобно. Собственных побед никогда не афишировал, но и никаких слухов не опровергал - сама улыбка говорила: тема не обсуждается. Лишь однажды - не без смущения - разоткровенничался: «Ладно, расскажу тебе пару историй, сама поймешь, почему именно их.
На съемках в «Красной палатке» Калатозова сложилась «сборная мира»: Питер Финч, Клаудиа Кардинале, Шон Коннери, Марцевич, Визбор, Соломин, Гоберидзе... Съемки в Арктике, в Италии... А потом красавица Клаудиа приехала в Москву. Компанией поужинали в ВТО, и Клаша (так она сама предложила ее называть по-русски) попросила продолжить развлечения. А где тогда в Москве можно было развлечься поздним вечером, практически ночью.? Поехали к приятелям, только что получившим квартиру на Юго-Западе.
Телефона в новостройке еще не было, так поехали без звонка. Был конец зимы, кругом слякоть, а Клаша в белой шубе и белых сапогах. Подъехали - у подъезда огромная лужа. Гостья в растерянности: как выйти.? Говорю: «Ты меня обними за шею, а я тебя из машины вынесу». Вношу в подъезд - лифт не работает. Пришлось под общий хохот нести звезду на 11-й этаж. Уже за столом разговорились о любви, о сексе.
Гостья и объявила, что обожает любовью заниматься в воде - в море, в бассейне, в ванной. И говорит мне: «Пошли в ванну». Пошли - а она удивляется: «И это ванна.? Да здесь и одной тесно. Приезжай в Италию, я тебе покажу ванну». Когда же мы опять были в Риме, я, конечно, напомнил об обещании, но в ответ только получил: «Что ты, какой секс - у меня муж рядом». В другой раз на кинофестивале на меня Моника Витти глаз положила. Мы думали, она к нашему столику в ресторане так решительно направилась, чтобы с режиссером знаменитым познакомиться, а она ко мне: «Ты мне нравишься». «Так в чем же дело?» - спрашиваю. «А муж, - говорит, - вон сидит и смотрит...»
В общем, дважды мужья мне такие красивые романы испортили. Кто бы другой похвастался, будто все состоялось, но я так не могу: как было, так и рассказываю. А если бы что и было, все равно не признался бы, не по-мужски. Даже изменять надо уметь - с уважением к жене, к партнерше, чтобы они не оказались в нелепом положении».
Однако собственная семья так и не сложилась: две женитьбы Хмельницкого - на Марианне Вертинской и парапсихологе Ирине Гончаровой - закончились разводами. И более чем скорыми. Как констатирует дочь Даша, «прожил-то всего: с Ириной два года, а с мамой вовсе две недели». А на возражение отца: «Мы с твоей мамой долго были вместе» парировала: «Может быть, и долго, только в загс пошли, когда уже в роддом пора было». И это правда. Как и то, что тяжело переживал оба развода. Не спал ночами, размышляя, что не так сделал, и с себя вину не снимал.
А главное, сумел остаться с Марианной в прекрасных отношениях и бесконечно благодарным за то, что она, уже имевшая дочь от первого брака, согласилась оставить Дашу отцу. Правда, хотя он и с радостью возился с девочкой с пеленок, вряд ли бы справился, если бы не мама Зинаида Ивановна. Сам такой же вольнолюбивый, понял красавицу жену, но и жить с ней после того, как она не помчалась вместе с ним с фестиваля к заболевшей малышке, уже не мог: собственная мама давала иные уроки ответственности перед детьми. Эта же ответственность оттолкнула и от второй жены с ее претензиями единственной заполнить его сердце, вытеснив всех других любимых, -неразлучную с детства сестру, с которой, кроме кровных уз, связывали совместные творческие поиски и выступления, и даже дочь. Здесь разрыв был категоричный: «Детей на жен не меняю».
Из-за такой принципиальности ушел и из любимого театра, от любимого учителя. Но не так, как многие, предавшие учителя, благодаря которому стали знаменитыми, меркантильно отхватив даже половину театра. И у Хмельницкого была обида, но - другого толка и уровня. В очередь с Вениамином Смеховым играя булгаковского Воланда, Борис счел несправедливыми манипуляции режиссера с этой очередностью, хотя именно Хмельницкого Любимов вызывал вне очереди на самые ответственные гастрольные спектакли.
Точкой стало заявление учителя, что «настоящий артист должен бороться за роль, невзирая на моральные нормы». Хмельницкий предпочел такой трактовке «настоящего артиста» простую человеческую порядочность. Надо сказать, и мэтр, видимо, удивленный столь достойным «настоящим поступком», оставил для бунтаря дверь в театр открытой. Но Борис, не отказываясь от разовых спектаклей и продолжая считать себя «любимовцем», в труппу не вернулся. «Уже хлебнул самостоятельности, - признавался Хмельницкий. - В любой постоянной труппе актеры - люди подчиненные, я же испытываю колоссальное удовольствие от того, что отвечаю за себя сам.
Ну, конечно, не только за себя. Сам устраивая вечера по собственным сочинениям или произведениям Высоцкого, выпуская компакт-диски, я отвечаю за все - за программу, исполнителей, драматургию, качество... но это мой выбор, и я ни от кого не завишу. В то время как в театре ты, и не соглашаясь с режиссером, все равно должен делать то, что скажет он или автор. А чаще ведь это люди не уровня Любимова, а весьма средние - у которых самомнения и амбиций хватит на несколько театров, но для которых самые одаренные актеры никто.
А спектакли, которые я строю сам, - это мои собственные отчеты перед друзьями, перед публикой, и она принимает их тепло и благодарно. Конечно, независимость моя только творческая. Совсем независимым быть невозможно. Чушь собачья, когда рассуждают о полной свободе и независимости. Так не бывает. Свобода - это сам человек в себе, в своем выборе. Свобода - состояние внутреннее, не зависящее от политического строя, режиссера или директора. Можно и в тюрьме быть свободным, а можно и на воле жить в плену у собственных комплексов или сидеть в золотой клетке у сильных мира сего, зависеть от чужих мнений, всю жизнь добиваться общепринятых ценностей».
Однако были дни, когда Борис Хмельницкий вышел отстаивать и общую политическую свободу - отстаивать на деле то, чем будоражила зрителей молодая «Таганка», которая сама с ее искренним накалом была глотком свободы. Даже не в первой десятке - в первой тройке артистов он пришел к Белому дому поддержать жаждущих перемен. Увы, столь же быстро пришло разочарование. И дело не в том, что появившиеся на исторической площади уже на третий, вполне безопасный день коллеги со званиями вдруг, вопреки очевидному, оказались среди первых рядом с Мстиславом Ростроповичем вместо него. Борис не то чтобы обиделся - просто сразу понял: по сути, ничего не изменилось, и для власти по-прежнему нет человека - есть только чины, ранги, кошельки.
Его всерьез волновала потеря достойного подражания благородного киногероя: «Нам родители своим примером и через книги и фильмы преподавали понятия, зафиксированные в библейских заповедях: не бери чужого, не бей слабого, не оскорбляй... В пример ставили героев благородных. Мы с пеленок знали, чего нельзя, что плохо, что ударить девочку для мальчика позор. А сейчас на сцене и на экране бить женщин - обычное дело. Сегодняшний герой - злодей, альфонс, человек расчетливый, жестокий. Настоящих мужчин уже практически не видно, и в жизни их почти не осталось».
Но самым больным вопросом была для него несправедливость, с какой обошлись в нашей стране со старшим поколением. И сколько пожилых актеров не жалели слов благодарности за то, что наш благородный Робин Гуд буквально спасал их от нищеты. «Хвастаться тем, что отдаю лично, не буду, - отвечал Борис. - Добро напоказ -уже не добро. А еще очень важно не обижать заслуженных людей подачками, потому стараюсь дать им возможность самим подработать: занимаю в своих концертах-спектаклях. И еще активно работаю в актерской гильдии. Даем шефские концерты, чтобы наши заслуженные артисты получили должную медицинскую помощь.
У нас даже самые известные актеры, гордость страны, еще недавно зарабатывавшие ей миллионы, сегодня часто не имеют денег на элементарные нужды, живут на нищенскую пенсию. И нет закона об обязательном отчислении процента с гонорара нынешних «звезд» в пользу актерской гильдии. Молодые прагматики не хотят. Они думают, что сумеют обеспечить свое будущее. Видно, мы не созрели до справедливости и умения позаботиться о заслуженных коллегах, а значит, и о собственном будущем. Но все же еще есть у нас люди, способные на сопереживание и помощь, а значит, у нас есть шанс выбраться. Для кого-то дождь -слякоть, для другого - благодать. Один смотрит в лужу, другой - в небо».
Борис Хмельницкий снялся более чем в 70 кинофильмах. Умел находить в кинопотоке истинно своих - смелых и благородных - героев. И удивлял всех, кто с ним работал, тем, что и в наше время остался независтливым, искренне радующимся чужому заслуженному успеху -«Друзья познаются не только в беде - еще больше в успехе». Ему нравилось, когда кто-то хорошо играет, трудится, делает добрые дела. Я все пыталась выяснить, как он сумел сохранить на всю жизнь это редкое качество - желать людям добра. Однажды Борис рассказал мне про «благословение» Мессинга.
«Когда мама пожаловалась Вольфу Григорьевичу, что я заикаюсь, он увел меня в другую комнату, положил мне руку на шею и говорит: «Боря, ничего не бойся, Вольф Мессинг всегда с тобой». Фактически он сказал, что в меня верит. Верит, что я смогу все побороть, сам раскрыть в себе все собственные ресурсы. И не важно, чего именно я хотел добиться, кем стать. Главное - в человека верить и чтобы он об этом знал.
С тех пор я твердо знаю, что детям и всем, кто дорог, надо непременно внушать, что они умные, сильные и талантливые, - это придает силы и помогает добиться многого. Самое страшное - говорить кому-то, что он слаб, некрасив, неудачлив, бездарен, - человек сникнет, зажмется, а так можно и всю жизнь под откос пустить. Мессинг был необыкновенный человек, могучий духом. Хотя уверял, будто неверующий, думаю, это не так: он просто не верил в общепринятых формах, потому что сам слишком много знал».
