В своих интервью Никита Михалков никогда не упоминал о том, что я — манекенщица. Такого в семье Михалковых быть не могло. Говорил, что у него жена — учительница английского языка, хотя я в школе никогда не работала.
У меня тогда было две клички: Грохот (я весила всего 47 килограммов) и Институточка (потому что других манекенщиц с высшим образованием в Доме моделей не было). Мной очень гордились: поручали делать политинформации и обзоры. А если к нам приходили иностранцы, я выступала в роли переводчика. Попала я в манекенщицы совершенно случайно. После окончания инъяза долго и безуспешно пыталась устроиться куда-нибудь преподавателем английского. Однажды бродила по Москве и на Кузнецком мосту увидела объявление: «Требуются манекенщицы». Пока я его разглядывала, начал накрапывать дождь, а зонтика у меня не было...
Подумала: «А что если зайти?» Через полчаса я получила благословение худсовета на работу в Общесоюзном доме моделей, самом престижном в стране и единственном, который выезжал за границу. Там одевалось все правительство, от Брежнева до Щелокова, и жены глав иностранных государств по этикету были обязаны его посещать. Помню, как приезжала принцесса Сорейя — супруга иранского шаха. Но больше всего шуму наделал визит госпожи Никсон. Ради первой леди Америки перекрыли весь Кузнецкий мост, а в Дом моделей нагнали тучу охранников. Даже переодеваться нам пришлось в присутствии здоровенных телохранителей.
На дворе стояли шестидесятые годы, моды тогда у нас не было, как не было секса и всего остального. Улицы заполняли люди в серой, как асфальт, одежде. Конечно же, на этом фоне мы в своих шортах, «мини» и «макси» выглядели просто вызывающе. Когда шли стайкой по Кузнецкому мосту, вслед часто неслись удивленные возгласы, а то и брань. Дом моделей жил своей собственной, особой жизнью, которую я сейчас вспоминаю с легкой ностальгией: примерки, показы в посольствах, съемки, встречи с фотографами...
— И бесконечные романы?
— Что вы, такого и быть не могло! Как все выезжающие за границу, мы обязаны были в личной жизни вести себя безупречно. И никаких контактов с иностранцами: не только встречаться — беседовать запрещалось. Все мы тогда боялись Лубянки как чумы.
Да и времени не оставалось не то что на романы — даже на общение с друзьями. Рабочий день начинался в 9 утра, а заканчивался к полуночи. (Притом платили нам, как рабочим — 70 рублей.) Может показаться, что работа манекенщицы — сплошной праздник, на самом деле это тяжелый, изнурительный труд, особенно если стремишься войти в десятку лучших. У меня в профессиональном плане все складывалось очень хорошо: я считалась одной из первых, много снималась для рекламы и единственного в стране журнала мод.
Каждую коллекцию, предназначенную для Запада, утверждал министр легкой промышленности (ему подчинялся наш Дом моделей). Однажды кто-то услышал, как министр похвалил мои ножки, и после этого несколько сезонов подряд меня выпускали на подиум первой каждый раз, когда нужно было показывать начальству что-то нетрадиционное. Мне уже стало казаться, что вся жизнь пройдет вот так, в этих бесконечных выездах на показы, в гриме, в пыльном автобусе с вещами...
— Где же вы познакомились с Никитой?
— В Доме кино. Он пришел на просмотр фильма Ролана Быкова «Телеграмма», а я участвовала в показе перед киносеансом. Нас познакомила Вивьен, француженка, тогдашняя жена Андрона Кончаловского. Андрон уже снял несколько картин, получал призы, все о нем говорили. А про Никиту, его младшего брата, я ничего не знала. Так, мальчик, студент, удачно снялся в фильме «Я шагаю по Москве», и только.
Не знаю, как описать первые ощущения. Поразило меня чувство, что он намного взрослее меня, прожил жизнь и знает, что в ней главное. Я сразу поняла, что погибла. В моей жизни появился человек, по сравнению с которым все кажется неважным: и работа, и окружение.
После показа он заглянул за кулисы и предложил назавтра встретиться. Я согласилась. На это первое свидание меня собирал весь Дом моделей, все мои подружки. Соорудили мне на голову «бабетту», намалевали красный «вампирский» рот... Обычно яркой косметикой я не пользовалась, поскольку решением худсовета за мной был закреплен романтический образ «вечной невесты», но уж очень хотелось как-то его поразить.
В первый момент он просто растерялся. Потом, не сказав даже «здрасьте», схватил меня в охапку, потащил в туалет и смыл всю боевую раскраску. «Ну вот, — говорит, — теперь с тобой можно общаться». А с меня сразу сошла вся моя уверенность. Тон в отношениях был задан: он, значит, решает все, категорично и разом.
Сам Никита пришел на свидание в джинсах и куртке с заплатками на локтях. В ресторане я на него поглядывала и размышляла: а хватит ли у него денег расплатиться? Официант принес меню, я даже заглядывать в него не стала, а на вопрос, что буду заказывать, выпалила: «Первое, второе и третье». Как потом выяснилось, он этому очень обрадовался: девушка неизбалованная, деликатесов не заказывает и даже в меню не смотрит. «Ну, все, — подумал. — Участь моя решена, я женюсь».
После этого случая директор Дома моделей вызвал меня и сказал: «Чтобы с этим Маршаком ты больше нигде не появлялась». Нам ведь было запрещено ходить в рестораны. Конечно, я его не послушалась.
— Где же произошло первое объяснение?
— На Николиной горе, на берегу. Какая-то зыбкая, размытая картинка всплывает в памяти: излучина Москвы-реки, пляж, на котором никого нет, кроме нас, ветер гоняет по песку какие-то бумажки... И все время игра: кто быстрее прибежит, или доплывет, или глубже нырнет. Эпизод в «Утомленных солнцем» — помните, кто дольше протянет ноту — оттуда, из наших встреч. На даче тоже дурачились: в кровати изображали скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница». Потом, уже много лет спустя, я узнала, что он туда, к родителям, никого не привозил. Считал, что это его обязывает.
Но мы жили как-то сами по себе. Родители казались (мне, по крайней мере) другой планетой. Меня удивило, что у Никиты дома всегда звучала классическая музыка. И библиотека у него была огромная. Все остальное, кроме книг и пластинок, его просто не интересовало.
Когда впервые вошла в его комнату, споткнулась о сломанный стул. Мебель расшатанная, какие-то надкусанные стаканы... Моя мама как это увидела, пришла в ужас: «Танечка, я войну пережила, а такого не встречала». Одно кресло у него было старинное, детское, что ли, — никак в него не поместишься. Никита с Адабашьяном по этому поводу шутили: «Проверяем размер». Собственно, с тех пор ничего не изменилось: к быту, вещам Никита так же равнодушен. Похоже, это у Михалковых фамильное: Сергей Владимирович тоже всегда существовал вне быта. Однажды Наталья Петровна за что-то обиделась на мужа и, чтобы он в полной мере это почувствовал, забрала из его московского кабинета картины своего отца. Увы, перемены он просто не заметил.
— Когда Никита сделал вам предложение?
— Довольно много времени прошло. Через полгода после нашего знакомства его забрали в армию. Началась переписка. Его письма (я их до сих пор храню) были длинные-длинные, с пространными отступлениями, цитатами из классики. Не письма, а философские трактаты. Я перебирала их и думала: ну а где же про меня, где о любви? Ждать мне его или нет и что дальше будет, поженимся ли? Он писал, что все свободное время читает и если я прочту те же книги, то буду к нему ближе.
Рассуждал о внутреннем мире человека и о том, что мне надо обязательно иметь свой собственный мир, в котором и радость, и воспоминания, и сомнения, составляющие жизнь... Ну что могла в этом понять двадцатилетняя девчонка, работающая в Доме моделей? Конечно, я была в смятении, в испуге. Открываю очередное письмо, а там советы перечитать «Записки из подполья» и «Былое и думы». Ну ладно бы Бунин, но Герцен? Просто не знала, что и думать.
В последние полгода мы почти потеряли друг друга. Никита (он служил на Камчатке) ушел в какой-то длительный поход на собаках, меня отправили вместе с Домом моделей на три месяца в Прагу. Писать оттуда я не решалась — шел 69-й год, письмо из Чехословакии могло сильно осложнить ему жизнь. Вернувшись, я поменяла квартиру — переехала в новый дом на проспекте Вернадского. (Тогда это была окраина Москвы.)
Адреса моего он не знал. Когда вдруг раздался звонок, я открыла дверь и увидела его на пороге — худого, в морской форме, — чуть не упала. Рядом стояли его друзья — Саша Адабашьян и Сережа Соловьев. Оказывается, они нашли меня очень легко. Зная лишь улицу, зашли в крайний дом, позвонили в первую попавшуюся квартиру и стали расспрашивать, не здесь ли живет манекенщица? Им сказали: «Да-да-да, у нас в районе две достопримечательности: манекенщица и негр».
Вечером в Доме кино он собрал друзей и при всех сделал мне предложение. Так мы стали женихом и невестой.
— И вы не сомневались, не раздумывали? Все-таки у него позади был уже развод...
— Какие тут сомнения — все ведь по любви было. А если включается разум, это уже что-то другое. Я, как англичане говорят, «jump to the invitation», просто прыгнула.
— Чем же все-таки он вас так пленил?
— Мощью. Талантом. Трудоспособностью. Наверное, я не похожа на большинство женщин, которым надо прежде всего, чтобы их любили. Я влюбилась сама—в то, как этот человек мыслит, как он работает.
Ему от природы дано очаровывать, влюблять в себя. Он может голову вскружить любому и любой, от ребенка до старушки. В Иванове однажды мы зашли в церковь, где шло венчание. Невеста кинулась к нему прямо из-под венца с криком: «Вы —Галактика! Вы - Вселенная!»
— Вы его не ревновали?
— Приходилось, конечно. Поклонницы всегда его окружали тучей, просто группа; оператор Паша Лебешев стал главным организатором, снабженцем и свидетелем.
Очень смешно я туда добиралась: толком и не знала, где это находится. Долетела до Пятигорска, а дальше надо было ехать на машине. Водители, видя мою неопытность, запросили столько, что всех моих денег не хватило, и к тому месту, где находилась съемочная группа, я шла под конвоем - в сопровождении нескольких кредиторов. Причем все чеченцы собрались посмотреть, кого Никита встречает. Я их сильно разочаровала: тонкая была, почти прозрачная, а у них красивой считалась женщина 58-го размера, как наша ассистентка на картине. Они потом так и говорили: «У вас в группе только одна женщина».
Мне тогда очень хотелось подольше побыть рядом с ним, задержаться. Сделали для меня справку какую-то фиктивную. А Никита сочинил длинную объяснительную записку, подробную, как киносценарий. Я боялась, что меня за опоздание ругать будут, но директор Дома моделей пришел от нее в восторг. Вызывал к себе по очереди всех манекенщиц, каждой читал ее вслух и указывал: «Вот как надо писать!»
Когда я оглядываюсь назад, вижу, что вся наша жизнь протекала внутри съемок. Он ведь как работал тогда — выпускал по фильму в год. Я иногда к нему приезжала, сначала одна, потом с детьми. Порой приходилось трудновато. Это сейчас он может монтировать в Париже, а снимать в Португалии на океане. В контракте все оговаривается: и гостиница «люкс», и присутствие семьи. А тогда все было по-походному — кастрюльки, кипятильнич-ки... Но вспоминается больше смешное. В Грозном в него влюбилась горничная. Очень хотела ему чем-то помочь, услужить. Никите для съемок приготовили рубаху, заляпанную бурой краской, чтобы было похоже на кровь.
Она ее всю ночь оттирала и утром радостно ему принесла. Или идут съемки «Рабы любви»: я беременная, на седьмом месяце, спать ложусь рано — часов в десять. В последний съемочный день вся группа гуляет, и, разумеется, у нас в номере. Апартаменты большие, кровать широкая. Кто лишнего переберет, того укладывали рядом со мной. Часов в 11 открываю глаза — рядом лежит Адабашьян. Через час просыпаюсь — уже кто-то другой. И так до утра. Потом оказалось, что за ночь чуть ли не вся съемочная группа на моей кровати перебывала.
— Вы сразу оставили подиум?
— Нет, я еще долго работала. Так вышло, что и Аню выносила на подиуме, и Артема: зрители не замечали, что я беременная. Но от многих заманчивых предложений приходилось отказываться. Никита настаивал, чтобы я оставила мир моды: считал, что в этой среде я биологически меняюсь. Все было нельзя: и сниматься, и встречаться с фотографами. Если рекламная съемка проходила у нас на даче, так сказать, на домашнем уровне, это еще дозволялось, хотя долго потом обсуждалось и высмеивалось. Но когда иностранные фирмы приезжали и меня приглашали на какой-то показ — сразу скандал. Спорить было бесполезно, переламывать его — тоже. Проще уступить. К тому же все, что я могла делать профессионально, выглядело таким незначительным по сравнению с тем, что делал он...
Еще до нашей свадьбы было сильное искушение: меня пригласили с показом на полгода в Америку. Правда, потом шесть месяцев превратились в три, но все равно это было очень престижно. Подружки меня убеждали: «И не думай даже, поезжай. Там у тебя таких Никит будет на каждом углу сколько захочешь, только пальцем шевельни». Но я отказалась. Будто под гипнозом была. С годами я поняла, что в принципе заставить меня подчиниться не слишком легко. Если бы не сила Никиты, его властность, конечно, я продолжала бы работать.
В своих интервью он никогда не упоминал о том, что я — манекенщица. Такого в семье Михалковых быть не могло. Говорил, что у него жена — учительница английского языка, хотя я в школе никогда не работала.
— А в кино не снимались?
-Только один раз — первый и последний. В фильме «Свой среди чужих». Если помните, Брылову, которого играл Никита, является видение: любимая женщина, ребенок... На этом все и кончилось, хотя меня и приглашали потом режиссеры.
Первое время я иногда ездила с ним на зарубежные фестивали, чтобы помогать в переговорах. Английский я знала прекрасно, поэтому все старались со мной познакомиться, пообщаться, спрашивали мое мнение о фильмах. Когда я в очередной раз оказалась в центре внимания, а он позади на два шага, его терпение кончилось. Он вызвал мне лимузин и скомандовал: «В гостиницу!» А себе на следующий день взял посольского переводчика. Я должна была стать его тенью, и мне пришлось с этим смириться.
Нет-нет, я не жалею и никогда не жалела. Не такая уж я бизнес-вумен, чтобы горевать о несбывшейся карьере. Мне было интересно заниматься детьми. Кроме того, Никита умеет создать ощущение причастности всех, кто его окружает, к творчеству. Его сценарии я читала первой; видела, как они рождались. Иногда мне казалось, что в каких-то фильмах звучат мои мысли. Самый любимый — «Механическое пианино», могу смотреть его бесконечно. Там ведь очень разные женщины, правда? Но в финале главного героя спасает жена. Простая, незаметная, сидит все время с борщами, с канарейками, говорит невпопад — «не то, не то, Сашенька», — а потом оказывается, что его спасает ее любовь безыскусная...
Я очень многое могу простить Никите за его картины. Столько было обид, когда росли старшие дети, — ему все было некогда, мне казалось, что он их не чувствует, не понимает. Но когда увидела сцены в «Утомленных солнцем», где он с Надей, это объяснение в любви дочери, — поняла, что все прощаю.
В общем, какое-то время мою жизнь составляли сплошные обязанности, и это было нелегко. Я часто говорю: вот, мечтала быть утехой воину, а стала пчелкой-труженицей. Свободного времени у Никиты не оставалось вовсе; по-моему, мы только один раз ездили в отпуск вместе, всей семьей. А так — или мы к нему приезжаем на съемки, или он мимо нас проезжает. Казалось, все будет потом, потом... Но ведь «потом» ничего не бывает. Дети росли, время уходило... Жаль, конечно.
— Но ведь были же, наверное, праздники, шумные застолья на знаменитой даче? Такие же, как в «Утомленных солнцем»?
— Там очень многое похоже на нашу жизнь — сам дух дома, его атмосфера. Такие же чаепития были, походы на реку. Так же играли в футбол, и я носилась по площадке. Один персонаж в фильме — точно из нашей дачной жизни. Помните, такая смешная кухарка Мохова? Такая же Мохова была и у нас, лет под шестьдесят, но еще девушка. Она коллекционировала лекарства, держала их у себя десятилетиями и глотала горстями — от всего сразу.
Наталья Петровна однажды все пузырьки и таблетки повыбрасывала, страшно ее этим обидев.
Наталья Петровна Кончаловская была сильнее всех в семье — и детей, и мужа. Властная, независимая, талантливая. Чувствовалась в ней особая, сибирская мощь. Когда мы вдвоем натягивали на стол скатерть, она дергала так, что я слетала. Хотя ей было уже за 70, она Никиту где-то в 45 родила. Собранность и трудолюбие ее меня всегда поражали. В шесть утра у нее в комнате уже стучала пишущая машинка, а свет она гасила далеко за полночь. И командовала в доме всем. Писала, переводила с французского, шила, вязала, пекла хлеб. Все наши дети ходили в связанных ею вещах. Учила их музыке... И сама делала знаменитую «Кончаловку» — водку, настоянную на смородиновых листьях, по старинному рецепту. Через этот напиток много достойнейших людей прошло.
За столом иной раз сидело человек сорок. Никита любил гостей. Приезжали те, с кем он работал, — операторы, художники, собирались старые друзья. И всегда звучала музыка: Эдуард Артемьев садился за рояль, Юрий Башмет играл на альте. Иногда Никита привозил цыган. Танцы, смех, розыгрыши... Когда в Москве начинался международный кинофестиваль, мы принимали всех.
У меня есть фотография: в саду на нашей старенькой раскладушке спит Роберт Де Ниро. Он очень хотел оставить у нас погостить своего сына, но тот оказался таким шустрым, что я побоялась не справиться. Помню, как Никита с Марчелло Мастроянни отплясывали цыганочку: Марчелло трогательно так выводил: «Люли-люли». Сейчас, по прошествии стольких лет, оказывается, что все помнят эти дни у нас на веранде, самодельную водку и пирожки домашние.
— Теперь не так?
— Старую дачу мы снесли, новую, на том же месте, никак не можем достроить. Праздники отмечаем в основном семейные: Новый год, Рождество, Пасху... Вспомнилось почему-то, как мы с Никитой в первый раз, еще до свадьбы, встречали Новый год в ресторане ЦДЛ. Он ждал меня у входа со «Спидолой» в руках. Я с ужасом подумала, что он, наверное, из тех чудаков, что ходят по улицам с включенным радиоприемником. И только когда время стало подходить к 12, поняла, в чем дело: ему обязательно надо было услышать бой курантов.
С тех пор, все 28 лет, даже когда мы встречаем Новый год у нас на нетопленной, недостроенной даче, мерзнем, стоим в шубах, в 12 часов к дому обязательно подгоняется машина, чтобы прозвучал точный сигнал. В это время пишем на бумажках желание, потом их сжигаем, а пепел бросаем в шампанское. И надо свой бокал выпить до дна, пока бьют часы. Почему это, откуда взялось — не знаю. Мы все вообще-то православные... Но традиция не нарушалась ни разу.
— Как же вы смогли вернуться в мир моды, нарушить запрет мужа?
— Само собой вышло. Зависимость от него с годами стала не такой сильной, и я поняла, что тоже могу как-то самовыразиться, реализоваться. Тем более что в мире моды меня не забыли. Когда получила предложение возглавить фонд, поддерживающий наших модельеров, просто подпрыгнула от счастья. Мне назначили оклад, сказав при этом: «Ну вот, теперь вы можете несколько минут прожить без помощи мужа». И как-то все закрутилось... Сначала многие думали, что это несерьезно. Но за последний год «Русский силуэт» уже помог 30 российским дизайнерам. И Никита стал к моде ближе — даже выступал с речью перед показами, которые мы устраивали в Фонде культуры. Сказал, правда, что ему на таких событиях бывать сложно, поскольку жена — бывшая манекенщица, и к тому же очень трудно усидеть, когда перед тобой ходят такие женщины...
Словом, какой-то новый этап начался в нашей жизни. Я езжу в Париж на показы, веду переговоры, мужу посылаю официальные приглашения как президент президенту и ответ получаю по факсу. Дети жалуются папе: «Мама все время ходит по разным тусовкам и говорит, что это ее работа».
Недавно произошла совсем уже курьезная история. Мы договорились поужинать семьей в ресторане. Я опаздывала, Никита с Темой меня ждали. К их столику подошел директор: «Простите, — сказал он смущаясь, — вы ведь муж Тани Михалковой? Я был на показе, который она устраивала в «Пушкинском». Как вы думаете, не согласится ли она сделать такое же шоу у нас?» Узнав об этом, я долго смеялась...
Беседовала Татьяна Филиппова
