Игорь Костолевский - актер, которого знают и любят все. Фильм «Звезда пленительного счастья» принес ему невероятную популярность. Каждый раз, когда эту картину показывают по ТВ, я откладываю все дела и погружаюсь в этот мир возвышенной романтики.
Костолевский был и остается верен одному театру - Театру им. Маяковского. Хотя его жизнь здесь складывалась очень непросто. Сегодня всем поклонникам артиста я советую пойти в «Маяковку» на спектакль «Таланты и поклонники» в постановке нового художественного руководителя театра Миндаугаса Карбаускиса. Я увидел в спектакле неожиданного Костолевского, с чем я его сразу и поздравил.
Игорь, спектакль «Таланты и поклонники», где вы играете, - это новая страница в жизни Театра Маяковского. Я знаю, вы были одним из тех, кто хотел, чтобы Миндаугас Карбаускис стал руководителем театра. А вы не боялись, что актер Костолевский ему, скажем так, не очень интересен?
Нет, потому что самым главным и для меня, и для Миши Филиппова, и для всего театра было, чтобы пришел человек с идеями, со своим видением театра, со своей философией, со своей идеологией. И я с самого начала ему сказал, что, если я лично вам буду не нужен, я это пойму. В конце концов, мы же его приглашаем не для того, чтобы он обслуживал нас, ведущих артистов театра. Театр все равно ориентирован на людей молодых. Ну а если я пригожусь, ну что же, очень хорошо. Я был готов к тому, что, может быть, и не буду Карбаускису интересен. Я скорее боялся того, что придет талантливый режиссер, а я не буду к этому готов.
А ситуация в театре была действительно драматическая. В двух словах: театр не устраивала работа художественного руководителя Сергея Арцибашева. Хотя при Арцибашеве вы, Игорь, были абсолютно в шоколаде. У вас было огромное количество шикарных ролей, один Иван Карамазов чего стоит!
И я никогда этого не забуду. И Карамазова, и «Женитьбу», и «Мертвые души», и Плюшкина, это все так. Но если бы это был театр имени меня, это была бы одна история. А это Театр Маяковского, в котором работает еще много замечательных артистов.
Ну что же, ваша позиция вызывает уважение. Игорь, трудно себе представить, что вы три года учились в строительном институте. О чем же мечтал будущий строитель Костолевский?
Будущий строитель Костолевский в то время представлял из себя абсолютного раздолбая, который мало о чем думал. Ну, думал, в общем-то, о вещах приятных, всякого рода гулянках, загулах, приятном времяпрепровождении с друзьями, с подругами.
Неужели у вас не было каких-то серьезных интересов, желаний, стремлений?
Знаете, где-то подспудно во мне сидело что-то, наверное... Я с детства что-то представлял себе, воображал, что-то проигрывал внутри себя. Один раз в пионерском лагере мне нарисовали черные усы, почему-то надели ковбойскую шляпу, и я читал монолог Арбенина из лермонтовского «Маскарада»: «Послушай, Нина... я рожден с душой кипучею, как лава...» До сих пор помню. Это был такой ужас, когда я вышел и увидел этих пионеров, которые смотрят, как я лепечу этот серьезнейший текст. Я проклял все на свете, бросил эту шляпу на пол, убежал. И себе сказал: никогда!
Вот-вот, никогда не говори «никогда».
Вы знаете, я себе это «никогда» говорил много раз. Например, как я первый раз попал в Театр Маяковского. Я был влюблен в девочку, это был восьмой или девятый класс. Мы ходили по улицам, приткнуться было некуда, начался дождь, а мы проходили мимо Театра Маяковского. И я ей сказал: слушай, давай зайдем сюда. Купили за какие-то копейки входные места, сели, естественно, в последнем ряду. Что происходило на сцене, я слабо помню, потому что мы были заняты совершенно другим. В антракте пришел администратор и потребовал, чтобы мы покинули зал из-за недостойного поведения. Я никогда не забуду, как, уходя из театра, я повернулся и сказал своей подружке: слушай, ну какой же поганый этот театр.
Игорь, вы наверняка принадлежали к золотой молодежи. Ваш отец был высокопоставленным чиновником во Внешторге. Признайтесь, вы были инфантильным подростком?
Наверное. Я жил несколько лучше, чем другие, моя семья не нуждалась. Но сказать, что мы роскошествовали, тоже не могу, потому что мой папа - человек старого поколения, убежденный коммунист. Да, он ездил за границу, он был специалистом во Внешторге, в Экспортлесе. Но он человек был незаурядный, сам себя сделал. Он знал шесть языков, но из Франции, например, привозил книги Драйзера на русском языке. И хотя мама его просила: ну привези хотя бы нейлоновую шубу, - он не привозил. Он привозил книги, альбомы по живописи. И не потому, что боялся, а потому, что ему это было интересно.
А для вас-то самого живопись, литература что-то значили?
Читать я любил. А вообще-то я был немножко уличный пацан, драчун, маму все время вызывали в школу. А потом мне надоело учиться в обычной школе. Я учился в вечерней школе и работал в «почтовом ящике». Два года стажа давали возможность легко поступить в институт. И еще. Я не хотел брать у родителей деньги. Мой «почтовый ящик» - это была пьезокварцевая промышленность. Там был удобный график: ночь работаешь, три дня отдыхаешь. Испытывались, сейчас уже можно сказать, какие-то кварцевые резонаторы для ракетной промышленности. Я думаю, если с ними в космосе происходили какие-то неполадки, то это были как раз те резонаторы, которые испытывал я.
Кварцевая промышленность, резонаторы, потом строительный институт... Неужели вам все это действительно нравилось?
Внутри меня все время сидела какая-то тоска, что я делаю что-то не то. Тревога, которая меня не покидает до сих пор, кстати. Но в какой-то момент во мне что-то сдвинулось, произошло. После трех лет учебы в строительном институте я все бросил и пошел в театральный вуз. Это был, конечно, главный поворот в моей жизни.
Родители, наверное, были в шоке, когда узнали, что вы поступили на актерский? Вы им, насколько я знаю, не говорили об этом заранее.
Нет, я их поставил перед фактом, для них это был удар. У меня двоюродный брат - музыкант. Сестра двоюродная тоже Ленинградскую консерваторию окончила, но чтоб актером... И отец, конечно, очень переживал. Он считал, что это не профессия. Когда люди чего-то не понимают, они, естественно, боятся. А вот мама меня поддержала. Кстати, когда домой пришла телеграмма с приглашением сниматься в «Звезде пленительного счастья», папа не хотел мне ее показывать, а мама все-таки отдала мне эту телеграмму.
Поразительно. Ведь «Звезда...» была, когда вы уже институт окончили. А отец все никак не мог смириться с вашим выбором. Это отражалось на ваших отношениях с ним?
Мы, конечно, общались, но он абсолютно не принимал мою профессию. Потом уже, много позже, он стал ходить на мои спектакли, что-то понял и мной гордился. У меня был замечательный папа.
Ваша мама, кажется, прожила больше ста лет, да?
Да. И сохранила рассудок абсолютно. Она была с замечательным чувством юмора. Вот одна из ее шуток. Ей было 96 лет, как-то она вышла из комнаты, где смотрела телевизор, и сказала: «Я только что видела передачу «Аншлаг». Игорь, так шутили в Гражданскую войну!»
Отличный юмор. Игорь, хочется поговорить с вами о цене успеха. Я помню, как-то вы рассказывали мне, что у вас были серьезные проблемы на картине «Звезда пленительного счастья». Кажется, был даже момент, когда режиссер Владимир Мотыль хотел снять вас с роли. Не с роли, а с озвучания. Кто-то ему что-то там про меня сказал. Но тут я проявил характер. Пришел и сказал: «Владимир Яковлевич, я, конечно, очень вам благодарен за то, что вы меня взяли в это кино.
Но я так в это дело вложился, что так просто это не отдам». И я пошел в объединение «Ленфильм», где снималась картина, поговорил с главным редактором... Меня очень поддержали актеры - и Вася Ливанов, и Ира Купченко, все. И я пришел озвучивать. А потом Мотыль передо мной извинился. Ну, бывает, знаете, такое...
Я знаю, подобная ситуация была, когда вы репетировали в Театре Маяковского главную роль в спектакле «Смотрите, кто пришел!». Никто не верил тогда в театре в актера Костолевского.
Было такое. Андрей Александрович Гончаров отговаривал режиссера Бориса Морозова, чтобы тот брал меня в этот спектакль, потому что искренне считал, что я к этой роли не готов. И партнеры, артисты, тоже считали, что я это не сыграю. И вообще считали, что мне очень повезло, что я снялся в «Звезде пленительного счастья». Считали: он смазливый, и все, а так он бездарный. Я действительно давал некоторые основания для того, чтобы так думать, потому что я мало что умел, был достаточно зажат, у меня не было никогда такой сумасшедшей уверенности, я такой человек, сомневающийся.
Но я ничего не знал об этих разговорах. Я репетировал, и у меня не получалось. Я ходил за Борей Морозовым и все спрашивал: Боря, а про что я играю.? И перед самой премьерой он мне говорит: «Про что тебе играть.? Я тебе скажу, про что играть. Про то, что все вокруг говорят, что ты бездарный и что ты никогда этого не сыграешь. И если ты найдешь в себе силы рассказывать о себе, ты сыграешь. А нет, значит, нет». И то же самое, кстати, мне когда-то сказал Мотыль.
Он сказал: «Игорь, это твой Аустерлиц, можешь выиграть, можешь проиграть. Потому что тебе надо очень сильно себя менять, тебе надо уметь быть раскованным, тебе надо уметь ездить на лошади, говорить по-французски, носить кавалергардский костюм, быть бесшабашным, веселым, легким». А я таким не был, и, конечно, мне приходилось себя очень сильно ломать и преодолевать.
Игорь, все-таки удивительная вещь. Вы работали в Театре Маяковского у своего педагога по ГИТИСу Андрея Гончарова, а он вас, грубо говоря, в упор не замечал, не давал вам ролей, вы были абсолютным изгоем в театре, никому не были нужны. Притом что уже была фантастическая слава после фильма «Звезда пленительного счастья». И так ведь продолжалось довольно долго...
Да, десять лет. Я не могу сказать, что я был абсолютным изгоем, это неправильно. И Андрею Александровичу я очень благодарен.
И чем старше становлюсь, тем больше благодарен ему за ту школу жизни, которую он дал. За то ощущение театра, которое он нес в себе и передал нам, своим студентам, за ту планку, которую он мне задал и в театре, и в жизни.
Игорь, это все лирика. А на самом деле молодой актер играл в театре маленькие роли, хотя уже был знаменит в кино, я про это говорю.
Да, все было. Но понимаете, кино и театр - это не одно и то же. А в театре тогда работали Джигарханян, Доронина, Ромашин. Это был абсолютно звездный состав. Из молодых пришла Гундарева, мы вместе пришли. Я не могу сказать, что я совсем не играл. Нет, я играл что-то...
А у вас не было тогда желания уйти из «Маяковки»?
Не знаю. Меня что-то удерживало. Меня не покидало чувство, что что-то должно случиться. И сейчас я понимаю, что сделал правильно. Потому что, если бы я ушел, не было бы прекрасной роли в «Смотрите, кто пришел!». В нашем деле очень важно уметь ждать.
Я видел, Игорь, этот спектакль и могу сказать: вы показали там, что способны на многое. И все-таки - когда ноги не хотели идти в театр, когда было некомфортно, что помогало с этой ситуацией справляться?
Молодость, оптимизм и вера в то, что обязательно что-то будет. Я делал то, что мне было отпущено делать. Слава богу, я все время снимался в кино и таким образом набирал. Я бесконечно ездил по Советскому Союзу с выступлениями, для меня это был тренинг, как чувствовать себя свободным. Помните, как у Цветаевой: «Но, ни единым взором не моля, Вперед, вперед, с сожженными губами...» Это только так. Вперед и выше.
А оптимизм, про который вы говорите, это оптимизм молодости или свойство характера?
Вот, скажем, был у вас короткий период, кода вы уехали работать в Норвегию, где фактически нужно было все начинать с чистого листа. Как вы себя чувствовали, когда пришлось быть «одним из», а не номером один? Когда в 90-х годах я понял, что в Театре Маяковского мне играть нечего, ролей нет, я поехал в Норвегию. Репетировал на английском языке, играл на французском и норвежском языках, с артистами из разных стран. Этот опыт мне очень многое дал. Да, меня действительно там никто не знал, и надо было все с самого начала доказывать и соответствовать...
Я с удивлением узнал, что вы впервые женились в тридцать три года. Не было подходящей партии или мысли были о другом?
Ну просто я чувствовал, что не готов к этому. Родители мне все время говорили, что как это так, пора. Но когда на тебя сваливается столько соблазнов... Успех, слава - это пережить очень трудно. Я после фильма «И это все о нем» получал по 300 писем в день. Когда картина вышла, помню, я был в Питере на гастролях.
Пришел в Гостиный двор что-то купить и встретил там Люду Чурсину, которая тоже снималась в этой картине. Мы с ней стоим разговариваем, и вдруг я чувствую: какая-то жуткая тишина. Я поворачиваю голову - мы стоим в кругу людей, которые нас обступили и просто смотрят на нас. Конечно, к такому я был не очень готов.
Вы как-то сказали, и мне понравилась эта мысль, что вы из тех, у кого самое главное происходит во второй половине жизни.
Да. Я сейчас нахожусь в большем соответствии с самим собой, чем в молодости. По той жизни, которую я проживаю, по людям, которые меня окружают. У меня есть любовь, это для меня очень важно. Мне интересней стало играть. Я приобрел, как мне кажется, другое качество после того, как сыграл Ивана Карамазова. Потому что Достоевский требует такой внутренней работы и такого душевного и духовного обнажения, которые нужно выстрадать. А это все необходимо для творческого человека и для профессии.
Ваша жена Консуэло, которую вы встретили уже во второй половине жизни, - это та любовь, которую вы выстрадали?
Наверное. Потому что я чувствовал, что где-то есть вот эта... моя женщина. Я не мог для себя сформулировать, но я помню, как ездил по Кольцевой дороге в машине ночью и думал: Господи, ну пошли мне какую-то такую женщину... Вот какую-то такую... мою. Когда я первый раз услышал ее имя, у меня что-то внутри екнуло. Мне какие-то люди говорят: а вот там Консуэло, как, ты не знаешь Консуэло. Игорь, ты должен познакомиться с Консуэло. Говорили мне со всех сторон. А потом она пришла на спектакль «Арт», который мы играли на сцене Пушкинского театра. Ее переводчица привела. И вот как мы увиделись, так с тех пор пятнадцать лет вместе.
Вы действительно сразу почувствовали какой-то щелчок? Что вас поразило в этой женщине?
Знаете, меня поразило, как она на меня смотрела. Мы познакомились в театре, а потом все пошли на банкет. Я сидел и чувствовал, что там, на том конце стола, происходит... что-то грандиозное. Есть такие моменты, когда ты понимаешь, что вот сейчас жизнь твоя меняется. Вдруг тебя окатывает какой-то мощной волной, и ты понимаешь, что сам себе не принадлежишь. Я повернул голову, посмотрел, а дальше мы уже смотрели друг на друга все время.
Причем она совершенно не знала, кто я. Когда мы пошли в какой-то ресторан, мы только познакомились, ну и там все со мной здороваются, потом оркестр заиграл. Она решила, что я какой-то сутенер, и чуть не убежала, испугалась. Я решил как-то поддержать свое реноме, говорю: вообще-то я с Делоном снимался. Она говорит: ну и я с ним снималась, и что. Но мне все это ужасно нравилось, я увидел человека, который совершенно... Ну, звезда не звезда, а все другое.
Понятно «все другое», но ведь это и менталитет другой. Консуэло - француженка, у нее другие представления о жизни.
Вы знаете, она очень чувствует все то, что происходит у нас, в России, и очень это любит. Да нет, как-то нам очень легко вместе. В чем-то мы с ней похожи, в чем-то разные. Знаете, Вадим, она такая, каким я был в детстве. Вот эта открытость людям, эта щедрость, первой сделать людям хорошее, приятное, доброе, позитивное - в ней это самое главное. А это то, что у меня было, но что я с годами утратил. И благодаря ей это ко мне как-то возвращается.
При этом она умна, у нее замечательное чувство юмора и деловые качества потрясающие, она человек очень талантливый во всем. Она тоже актриса, очень много играла в театре и в кино снималась. Но сейчас занимается железными дорогами, она открыла поезда Москва - Париж, Москва - Ницца... Она официальный представитель президента РЖД Владимира Якунина в Париже, она теперь железнодорожница.
Вот вы сейчас говорите, а у вас глаза светятся. 15 лет вместе - это большой срок. А вы говорите так, как будто все произошло только вчера. Это дорогого стоит.
А знаете, чем дольше мы живем, чем старше я становлюсь, тем чаще я иногда думаю:
Боже мой, ну почему мне так повезло, почему она со мной?
Игорь, вот я на вас смотрю и слушаю вас, и меня подкупает ваш мягкий, такой вальяжный, неспешный голос...
Знаете, есть слово «видимость», а я придумал слово «кажимость». Так вот то, что вы говорите, - это кажимость. Мне очень трудно всех переубеждать. Меня считали баловнем судьбы, считали, что мне легко, все свалилось с неба. Что я благодаря своей внешности только и пробился. А я всю жизнь пытался доказывать и говорить: ребята, я не такой, ребята, обратите внимание на мой «богатый внутренний мир».
В какой-то момент я понял, что заниматься этим бессмысленно. Я уже человек во второй половине жизни и поэтому никому ничего доказывать не хочу. Просто я думаю, что, когда ты на людях, не надо демонстрировать свое дурное настроение, не надо навешивать свои проблемы на других, держи их в себе и справляйся с ними сам.
Вы по-прежнему в прекрасной форме, по-прежнему хорошо выглядите...
Ну а что мне плохо выглядеть. У меня есть жена, которую я люблю и которая меня любит, у меня есть интересная работа. И когда я начинаю скулить или ныть, я оглядываюсь и вижу, сколько по-настоящему вокруг горя и боли, и понимаю - а сейчас особенно я стал понимать, когда моя жизнь обрела смысл, - как надо ценить эту жизнь, как мы тратим ее на какую-то ерунду: на выяснение отношений, сведение счетов. Мы завидуем, мы ведем себя порой мелко. А оно вообще не стоит того, потому что все, что у тебя есть сейчас, и есть самое главное.
Я с вами согласен, хотя наше советское воспитание - жить не настоящим, а будущим.
Это не значит, что сегодня надо все хапать, грудью прорываться и плевать на все и на всех, не имея совести, рвать для себя кусок. Нужно оставаться человеком, понимать, что ничего нет прекрасней даже вот этого слякотного сумрачного дня. Он пройдет, а потом будет солнце. Вот ради этого момента и стоит жить. Когда я оглядываюсь на свою жизнь, я думаю: Господи, сколько сил ушло на какую-то мнительность, на суету, на дребедень. А ничего уже не вернуть, потому что жизнь пролетает. Я сорок лет в театре. Сорок лет, а я не чувствую этого, я чувствую себя так, как сорок лет назад. Ну, может, каких-то извилин прибавилось, так актеру это необязательно, а режиссеры говорят, даже и вредно. (Улыбается.) Вперед и выше!
Отлично сказано!
Беседовал: Вадим Верник (2012 г.)
