Инна Чурикова не актриса в привычном понимании, и то, что она делает на сцене или экране, - не актерская игра, а нечто большее. Именно поэтому мы все зачарованы ею раз и навсегда.
В разгар войны в далеком от фронта башкирском городе Белебей в семье Елизаветы Захаровны Мантровой и Михаила Кузьмича Чурикова родилась дочь. Когда счастливую мать привезли в палату, она неожиданно объявила соседкам: «Я родила королеву!» Прошло много лет, и те слова оказались пророческими: да не обидятся собратья Инны Михайловны по ремеслу, сегодня ей равных нет. Ее нельзя поставить в ряд.
- Инна Михайловна, у вас в роду были артистически одаренные люди?
- Моя бабушка, Акулина Васильевна, очень хорошо пела, была невероятно музыкальной -стопроцентный слух. Для хора Пятницкого по деревням искали певцов и певиц, приехали и в деревню Максы, где она жила. Послушали ее, восхитились и говорят: «Акулина Васильевна, милая, мы вас берем, поедете с нами?» У бабушки уже семья была, шестеро детей. Она пошла к мужу -дедушке Захару: «Отпусти меня, мой дорогой, хочу петь!» А он - кулаком по столу и, естественно, не отпустил.
И когда где-нибудь играли свадьбу, бабушка тихо сбегала из дому - бросала все и всех. Могла убежать в другую деревню и там петь, петь, три дня так три дня - свадьбы были длинные. Домой приходила как побитая, виновная, и уж она старалась потом, и трудилась, чтобы только Захар на нее не сердился. А тот надутый ходил, недовольный.
Бабушка любила дедушку всю жизнь и была верна ему - одному-единственному. Он погиб в войну, когда перевозил на грузовой машине по льду Ладожского озера продукты для осажденного Ленинграда: рядом с ним взорвался снаряд, и машина провалилась, так что его могила на дне. В молодости бабушка была красивой, и когда состарилась, оставалась интересной женщиной.
Ей было уже лет шестьдесят, а к ней все сватались. «Акулина, давай женимся» - а она отказывала. Я однажды спросила: «Бабуль, почему тебе не выйти замуж? Был бы рядом с тобой мужчина, помогал бы тебе». Она ответила: «А как я Захару потом в глаза погляжу?»
К старости она оглохла. Помню, я приходила из школы, а бабуля моя - у нас в коммунальной квартире комната была - лежала на диване, нога на ногу, у нее из-под юбки были видны голубые штаны с начесом, до колен, и пела. Все песни на один мотив, из-за глухоты, но пела без конца!
Меня маленькую каждое лето отправляли к ней в деревню. Для меня слово «родина» - это моя бабуля, через бабушку я врастала в свою землю - мой корень уходил туда. Когда я приезжала в Максы, все деревенские собирались и просили: «Инн, спой что-нибудь!» И я пела, плясала, это было для меня естественным, я не была застенчивым ребенком. В то время!
- Мама внушала вам, что вы королева?
- Нет, но какие-то фантазии такого рода у меня были. Мама много работала, и я, можно сказать, была предоставлена самой себе. Одно время мы жили в Чашниково, под Москвой, в жутком одноэтажном домике, с соседями, а мама разводила невероятные цветы - таким образом она украшала наше бедное жилище. Мама тогда была лаборанткой и засевала поля пшеницей, ходила в плетеной шляпе, молодая, красивая - как она мне нравилась!
Недалеко от нашего дома, в поле, росла яблоня, и зимой, когда наметало огромные сугробы, я бежала туда. Садилась на покрытый настом снег, как на трон, клала руки на «подлокотники» и начинала играть, одна: представляла, что я королева! Я разговаривала с какими-то придворными... Откуда это рождалось? У нас не то что телевизора, радио долго не было: я помню, который в тот год набирал кypc. Захожу я после прослушивания в учебную часть, и меня спрашивают: «Вы Чурикова? Знаете, что Вениамин Иванович сказал о вас? "Или она дура - или гений"» (громко смеется). Я, наверное, и то, и другое, хотя насчет гениальности не знаю.
Я так была рада, что поступила, пропадала в училище с раннего утра до полвторого ночи: после занятий мы готовили отрывки, спорили, искали, потом показывали мастеру этюды. У меня были очень хорошие учителя: Цыганков -строгий, внимательный: и Леонид Андреевич Волков - я думаю, он был просто гений. Помню, мы ставили «Последние» по пьесе Горького, где я играла Любовь, горбунью. Однажды во время репетиции, когда шла не моя сцена, стояла я спиной к зрительному залу, слушала - и плакала. Навзрыд.
Вдруг подходит ко мне Волков и говорит: «Чурикова, что вы делаете?» Я, всхлипывая: «Леонид Андреевич, плачу». Он: «Зачем? На вас никто сейчас не смотрит. Вы поберегите свои силенки, Инна Михайловна». А я подумала: «Боже мой, как это?» И каждый раз в этом месте просто рыдала, так и стояла зареванная.Совет моего учителя «поберечь силенки» я поняла позже: когда Глеб сказал мне, что актеры - это бегуны на длинную дистанцию. На дистанцию длиной не только в фильм или спектакль - в жизнь. Потому что в нашей профессии не может быть старости: если устал - уходи.
- Почему после окончания училища вы не могли устроиться на работу в театр?
- Никому не нужна была, бедная. Я хотела работать в Малом, мы же там в массовках бегали, танцевали в «Маскараде» с молодыми актерами - такие томные дамы в кринолинах. Мы с подругой даже играли нищенок в «Грозе», где Кабанихой была сама Вера Николаевна Пашенная! Но в Малый театр меня не взяли, и в Театре сатиры отказали.
Мы с Тамарой Дегтяревой, моей подругой, и Сашей Косыревым пошли показываться в Театр юного зрителя (ТЮЗ). Нас приняли. Только моим друзьям определили зарплату в 75 рублей, а мне директор сказал: «Денег у театра больше нет. Так что вас мы берем на ставку суфлера -45 рублей». Я напряглась - спорить с начальством еще не умела - и говорю: «Ну тогда до свидания. Я пошла. Меня это не устраивает». И робкими шагами направилась к выходу, а когда была уже у самой двери, услышала: «Ладно, и у вас будет 75».
В ТЮЗе я проработала три замечательных года, и именно там подружилась с Лией Ахеджаковой. Лилечка тогда играла таких пронзительно печальных мальчиков!
- А у вас какие были роли?
- Дебютная - аж третья Баба Яга. Должна я была сыграть Кормилицу в «Ромео и Джульетте», но не получилось. Зато мне дали роль Лисы в спектакле «Зайка-зазнайка» - вот такой у меня был «Шекспир». Я так серьезно готовилась: ходила в зоопарк - наблюдала за лисами, сама придумала моей героине танец. А у нас в театре была педчасть, которая после первого же моего выхода в «Зайке» вынесла решение: моя Лиса слишком сексуальная. Мол, это надо убрать. А я слова тогда такого не знала, поэтому не поняла, о чем речь.
- Но пели вы, Инна Михайловна, в этом спектакле действительно страстно. Вообще, судя по вашему темпераменту, вы влюбчивая.
- Да. Я в Данелию была влюблена, когда снималась в фильме «Тридцать три»... Как в мужчину, как в режиссера - он мне очень нравился.
- И тут появился другой режиссер - самый главный в вашей жизни.
- Я еще работала в ТЮЗе и мечтала о больших ролях, а мне их не предлагали. Однажды в дверь маленькой однокомнатной квартиры, где я жила с мамой, позвонили. Я открыла, на пороге стоял незнакомый человек - это был второй режиссер на картине «В огне брода нет», которую собирался снимать молодой режиссер Глеб Панфилов. Глеб увидел меня в одной телевизионной постановке и решил разыскать. И вот гость протянул мне сценарий: «Ну, давайте читайте здесь, на кухне, а я подожду».
Я буквально провалилась в текст: такой красивый мир на меня обрушился, и такая Таня Теткина была девочка замечательная! Я сказала: «Какой сценарий!» (тихо). - «Ну что: вы согласны пробоваться?» - «Согласна» (почти шепотом). Приехала я в Ленинград, на киностудию «Ленфильм», и заходит такой, как мне показалось, не молодой вовсе, очень серьезный человек - Глебу Панфилову было 32 года (смеется}. Мы начали репетировать, говорить о Тане - и было так увлекательно, так насладительно...
Но худсовет не хотел утверждать. Глеб даже пробовал меня на роль, которую потом сыграла Майя Булгакова. А я думала только о Тане Теткиной! Судьба протягивала мне руку, как я могла ее не коснуться? Глеб, хотя и был дебютантом, верил в свой замысел и в свою интуицию, поэтому отстоял меня. Картина «В огне брода нет» получилась настолько не похожей на другие фильмы о революции! Может, поэтому ее положили на полку.
- Любовь, к счастью, на полку не положишь.
- Вы знаете, я боюсь говорить об этом, потому что любые слова будут банальными. И во всем, что касается чувств, я не люблю расставлять точки -ведь это такая хрупкая, такая живая вещь! Хотя мы с Глебушкой прожили вон уже сколько лет, казалось бы, должны устать друг от друга (смеется).
А знаете, когда я была по-настоящему счастлива? Когда родила наше с Глебом сокровище. Мы все в палате - а нас там было девять человек - так готовились к первому свиданию! По очереди прихорашивались перед маленьким зеркалом, которое висело над раковиной: мои милые соседки повязывали белые косыночки и становились похожими на мадонн! Потом пришла нянечка, стала смело так раскидывать детей, мы их ловили... И вот каждая осталась наедине со своим масипуленьким -и только чмоканье слышалось в палате. Как я была счастлива!
Я родила сына - и это была моя история, без Глеба. Он, честно говоря, был в это время в Голландии, приехал то ли на второй, то ли на третий день. Я ему в окно показывала Ванюшу, одетого в казенную байковую рубашечку, красную в горошек. И Глеб смотрел на наше сокровище, у которого глазки были в разные стороны, ручки в разные стороны! Мы месяц решали, какое имя дать сыну. Глеб говорил: «Давай назовем Ванечку Федей». Я: «А может, Федю Ванечкой?» Когда сынок был маленький, я время старалась замедлить, чтобы только оно не неслось - я наслаждалась.
- Инна Михайловна, расскажите про еще одного вашего с Глебом Панфиловым ребенка - фильм «Начало».
- После картины «В огне брода нет» Глеб придумал историю Паши Строгановой - фабричной девочки, которая волею случая попала в кино. Сценарий они с Евгением Габриловичем писали специально для меня. Я тоже что-то сочиняла, однажды взяла и написала сцену съемок, ту, где «мешали руки». Поздно вечером вернулся домой Глеб, я: «Глеб, можно я прочитаю тебе одну сцену?» Он послушал и говорит: «И все не так, и все не так». Сел и написал так, как потом эта сцена была снята.
- Из «Начала» естественно вытекал фильм о Жанне д'Арк. Глеб Панфилов в одном из интервью сказал о вас: «То, что она Жанна д'Арк, - это очевидно». Но картина так и не состоялась. Что произошло?
- Сценарий «Жизнь Жанны д'Арк» - невероятный! Одно из действующих лиц - святой Михаил, то есть в фильме святые, как в жизни, ходили бы по земле. Чудесная сцена, когда, приняв исповедь у епископа Кошона, пославшего Жанну на костер, святой Михаил выходит, снимает с себя плащ, расправляет два прекрасных белых крыла и снова надевает его! Или когда Жанна, уже выбравшая короля, уже облаченная в рыцарские одежды, по-детски хвастается перед отцом и дядей и вдруг протягивает дядюшке леденец: Хочешь?» Она же девочка!
В сценарии столько глубоких вещей! На вопрос Жанны «Как мне быть?» святой Михаил отвечает: «Подумай и реши сама. Мы ведь тоже не все знаем». А какие мудрые слова говорит Жанне отец: «Жаннеточка, держись подальше от королей, поближе к батюшке с матушкой»! Я бы этот совет дала многим деятелям культуры.
Глебу не разрешили снять картину, которая стала бы вехой в его творчестве, это был бы великий фильм! Я безумно переживала, даже написала Ермашу (Филипп Ермаш - председатель Госкино СССР.), но он мне не ответил, просто пустил мое письмо - очень личное - по -инстанциям. Поскольку я не родила эту роль, она все еще во мне. Мне даже кажется, что я жила в то время, в XV веке. Снять «Жанну д'Арк» сейчас, с другой актрисой? Нет, Глеб этого не хочет.
- Почему Глеб Анатольевич сейчас не снимает вас в больших ролях?
- Глеб делает то, что у него намечено по жизни. Вообще женщинам в кинематографе не очень везет: во-первых, для мужчин пишут гораздо больше интересного. Во-вторых, сейчас у меня другая история - моего возраста. Почему великая Анна Маньяни с какого-то времени не была востребована? Мужчины любят молоденьких и в жизни, и в кино, - банально, но это так. И только редкие режиссеры заинтересованы судьбой зрелой женщины. А милая Джульетта Мазина? Я не считаю шедевром ни «Джинджер и Фред», ни «Джульетту и духи».
Но ведь Мазина, став старше, не потеряла пронзительности. Может быть, Феллини даже думал: надо что-нибудь снять с Джульеттой, надо снять для моей дорогой. И это «надо» мешает. Потому что отношения актрисы и режиссера - это всегда любовная история. Не знаю, может, все еще будет, потому что у меня сейчас много предложений в кино. Меня часто зовут сниматься и в сериалы, но я редко соглашаюсь: материал должен захватить меня.
- Вы каждый день либо на сцене, либо на съемках, причем далеко не всегда в Москве. Как вы все успеваете?
- Когда я была моложе, не была так занята и очень многое успевала, а сейчас я все время работаю. Играю почти каждый день. Я отъединена от жизни - у меня своя жизнь, к которой я давно привыкла: театр, съемки. Но когда посмотришь, что вокруг происходит, - Чечня, Дагестан, дети-наркоманы, нищие старики - так тревожно становится на душе! Потом, я все время думаю о сыне, который вырос и живет отдельно, о маме...
- Как здоровье Елизаветы Захаровны?
-Мамулька у меня замечательная! Она старенькая, но живет самостоятельно, даже иногда -правда, мы водителя за ней присылаем - ездит на работу в университет (Елизавета Захаровна -биохимик, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова.). Она всю жизнь трудилась, защищала диссертации: сначала кандидатскую, потом докторскую. Папа очень ревновал ее к работе, и на диссертацию, которую она писала, смотрел, мягко говоря, недоброжелательно. Мама даже припрятывала ее: отцу не хотелось, чтобы она обгоняла его в профессии (Михаил Кузьмич работал агрономом).
Потом папа уехал в Алма-Ату, женился, мы виделись редко. Помню одну из наших встреч. Я надела, как мне казалось, красивое платье, а отец вдруг говорит: «Дочка, что ты в штапеле-то ходишь! Давай я тебе шелковое куплю». Он что-то рассказывал про то, как напугал верблюдов и те в панике бросились бежать. Отец смеялся, а мне было жалко бедных животных. Я видела перед собой заботливого, с чувством юмора, но чужого человека.
Даже повторяла про себя: «Это мой папа», а внутри ничего не отзывалось. И вот, проводив уезжавшего отца, я подошла к окну, стала смотреть, как он уходит, - и в эту минуту поняла, что я его люблю. Гордился ли отец моими успехами? Не знаю. Он был далеко, а я всегда рядом с мамой. Сколько напряжений она вынесла - жила бедно, без мужа, меня растила одна, но и сейчас мамулька оптимистка, похохатывает!
(Мамы Инны Чуриковой уже нет в живых. Она скончалась 5 января 2012 года)
- Вы характером в нее?
- Я абсолютно радостный человек, очень люблю веселых, остроумных людей. С Лией Ахеджаковой мы хохочем по телефону до слез - о чем бы ни говорили. Когда мы не смеемся, это даже странно. В жизни рядом с серьезными вещами бесконечно происходит что-то смешное - я это вижу, и Глеб тоже.
Раньше у меня были моменты, когда без всякого повода накатывало такое счастье - думала, разорвусь. Глеб меня спрашивал: «Что с тобой?» Я отвечала: «Подожди, у меня прилив счастья!.. Ой, не могу, меня сейчас разорвет!..» Мне казалось, что я поднимаюсь над землей, как священник в «Сто лет одиночества» Маркеса. К сожалению, со мной этого больше не происходит (смеется). Да, становлюсь серьезной.
- Вы никогда не чувствовали, что как-то особенно влияете на людей, на партнеров по сцене?
- Я не оцениваю себя со стороны, не слежу: «Ох, как я сейчас хорошо сказала!» Есть женщины, которые любят интриговать в жизни, закручивать ситуации, но мне это не нужно. А на сцене мне интересно дрожжи подпускать: например, мы с Колечкой Караченцовым играли спектакль «...sorry» -если я шла в какую-то сторону, то и он за мной, и наоборот, и вся сцена разрешалась неожиданно даже для нас. Про этот спектакль нам с Колей говорили, что мы могли бы играть его без зрителя, настолько нам самим было интересно.
- Вы действительно можете обойтись без зрителя?
- Меня увлекает сам процесс погружения в роль, в ситуацию, о которых я ничего не знаю. Я даже боюсь: а вдруг так и не докопаюсь до сути и получится полуправда? Но когда я рука об руку с талантливым режиссером выбираюсь из чащи, в которой брожу в поисках того самого, все преображается, меняются краски мира - мне открывается то, чего я не знала раньше! Потом мы выходим на сцену, и тут появляется новый партнер - зритель. Но все-таки работа мне тем и интересна, что это - моя история.
