Большинство киногероев Михаила Кононова открыты, радостны, они живут, словно заряжаясь напрямую от солнечных батарей. И потому появление их на экране вызывает у зрителя, как сказала бы любимая актриса Кононова Инна Чурикова, «прилив счастъя». "При этом Миша был совсем не так прост и наивен, как кажется, - говорят друзья актера. - Мы многого о нем не знаем и не узнаем никогда. О, это был потаенный мальчик"
Михаил Кононов раскрывался только с избранными людьми, с которыми пуд соли съел еще в юности, а таких было раз-два и обчелся. Если, общаясь с человеком, чувствовал, что заступили на - заповедную территорию, уходил в себя, колеруя все шуткой. В актерах такая отгороженность от мира - качество редкое: профессия-то публичная. Как он мог это сочетать? Интрига, однако.
..Наверное, у всякого художника признание его таланта всегда первое и единственное, вызывает душевную смуту, потому что сокровенное однажды оказывается достоянием всех. И хранить про себя нельзя, и делиться с другими поначалу неловко. В автобиографии, так и не увидевшей свет, Михаил Кононов рассказывал, что однажды стал читать на уроке немецкого отрывок из «Фауста» Гете - и одноклассники с учительницей затаили дыхание.
С тех пор он не мог, как раньше, беззаботно предаваться своему любимому занятию - актерству, которое называл по-детски точно: игра. «После чтения на уроке рассказов, басен, монологов я порывался куда-нибудь скрыться, исчезнуть, чтобы спрятаться от обуревавших меня чувств, - вспоминал Кононов. - Видно, этот всплеск эмоций делал меня болезненно стыдливым, замкнутым». Посвящение в «стыдную тайну» будущего ремесла надолго оставило в его душе разлад, с которым надо было как-то справиться.
«Искренний, импульсивный, лучезарный», - говорят о Кононове друзья. Если жизнь так сияет в человеке, она должна иметь какой-то необычный старт. Но Михаил Иванович мало кому рассказывал про свое детство. На видном месте у него всегда стояла фотография жены Наташи, яркой, пикантной, вызывавшей его законную гордость. А если просили показать карточки папы-мамы, отнекивался: «Понимаешь, надо искать их...». Только читая страницы его воспоминаний, начинаешь понимать, почему он столько лет хранил эту тайну в глубине, за семью замками. Там был рай.
Картины, одна другой ярче, с годами нимало не выцвели и не поблекли в его памяти. Вот Михаил, мальчишкой, в деревне, куда отправляли его из Москвы на лето, плывет в небе - едет на огромном возу сена, придерживая вожжи и распевая во все горло, а потом дома спит на солнечной террасе, зарывшись в жаркую перину. А то до одури гоняет на коньках по огромному катку в московском парке. Или, зайдя в сельскую церковь, видит, как тетя Вера, босая, стоит перед роскошным иконостасом и «творит молитву за всех нас на трудном пути».
Но главное, там Мишу Кононова сильно любили: родители, его деревенские тетки («Ой, ой! Мое родное явилось!»), дедушки-бабушки. Все нянчили, жалели, учили любви, такими нехитрыми, но действенными и способами выгораживая в мире. Так и видится среди этого великолепия белоголовый озорной мальчик, пахнущий солнцем, сеном, парным молоком и теткиным теплом.
Этот мальчик навсегда остался в нем, его герои в кино - и Алеша Семенов, и Нестор Петрович, да большинство - так и просятся под материнскую ласку. Повзрослев, Михаил Кононов испытывал к своему детству отношение сродни религиозному, и кульминацией тех впечатлений стал образ иконы, явившийся ему маленькому во время операции.
После такого детства, чтобы не лопнуть от счастья, ему оставалось одно: стать художником. Точнее - актером: Мишина подвижная натура только через игру умела осваивать мир. Зря что ли он развлекал одноклассников смешными историями, срывал аплодисменты на школьных вечерах, сколотил даже свой «отряд специального назначения» для игр по собственному сценарию?.. Учительница литературы всякий раз напоминала: «Твое дело - театр». И добавляла: «Малый».
«Михаил Кононов, при всей своей актерской эпатажности, оставался актером... жизненной правды, это самое точное определение, - говорит многолетний друг Кононова Галина Романова, которой он посвятил свои воспоминания. - Поэтому он был просто создан для Малого театра и в училище имени Щепкина поступил с первого раза. Видимо, в нем был такой манок, что комиссия не устояла».
В «Щепке» Кононов оказался всеобщим любимчиком, которому прощались все шалости. Легендой их курса стала неразлучная троица: Виктор Павлов, Олег Даль и, как сказал о себе Кононов, «моя хулиганская личность». На вопрос, что же общего находилось у таких, казалось бы, разных людей, режиссер Виталий Мельников смеется: «А вот и еще одна загадка Миши».
Хотя, если вдуматься, у всех троих, но особенно у Даля и Кононова, дарования - одной природы. Михаил и Олег были музыкальны, и не только в смысле голоса, хотя оба пели, а Кононов одно время даже мечтал стать оперным певцом. Их роднила музыкальность как манера жизни, когда тон задает внутренняя легкость и подвижность, а слух безошибочно распознает фальшивую ноту что в жизни, что в искусстве.
Поначалу легкость и игристость всем троим мешала: на приятелей, заражая зрителей, нападала смешливость. посреди трагических сцен. Чтобы научиться хранить серьезную мину даже в уморительнейших ситуациях, «три товарища» стали разыгрывать при скоплении студентов - и особенно студенток, у которых пользовались большим успехом, - сценки. Например, такую. С одного края площадки выходил Даль, с другого - Кононов, несущий на плече «гроб». Даль спрашивал: «Чего волочешь?» - «Гроб». - «А чего он такой легкий?» Кононов выдерживал паузу и таинственным голосом говорил: «Сбежал жилец-то». (Потом такие реплики и интонации станут для него коронными.) Тот, кто первым начинал хохотать, бежал, как тот «жилец», за выпивкой и закуской для всей честной компании.
Когда Виталий Мельников искал своего «начальника Чукотки», он искал именно такого актера... «Который сможет и вжиться в роль, и в то же время относиться к своему герою иронично, - говорит режиссер. - К тому времени фильмы о революции оскомину набили своими стереотипами, поэтому моего комиссара я видел героическим, чистым, наивным - но лукавым». И решил снимать в картине только Кононова, который обладал волшебной способностью подсмеиваться над тем, кого играл, то есть, в конечном счете, над собой - потому что не любить свои творения не мог. А худсовет еще упирался, мол, «это не комиссар, а Иванушка-дурачок»...
Иванушка так Иванушка, пусть и дурачок, он не противился: слишком хорошо амплуа. Играть он мог кого угодно - и рабочего, и пиита, и сказочного Крыса, оставаясь близким всем. Свой человек и крестьянину, и рабочему, и интеллигенту (наверное, и крысы уважали бы). Завидное амплуа. При этом слава спокойно жила в некотором отдалении от него, они друг с другом вежливо раскланивались - и только. Однажды друг Михаила Кононова менял квартиру и попросил помочь вещи перетаскать.
И вот два мужика волокут ночью по двору тюки, и тут из темноты возникает патруль. «Ваши документы». - «Дома». - «Проедем в отделение». Милиционеры, однако, согласились подняться в квартиру, где при свете лампочки их ожидало откровение. «О, начальник Чукотки!», «Нестор Петрович, вы?» В голову не пришло, что такой известный актер может, как простой грузчик, барахло таскать, а Кононов скорее бы умер еще там, «на месте преступления», чем стал бы с интонациями современных «звезд» выступать на тему «кого забрать хотите?»
Это была отстраненность от житейских «шума и пыли». «Иногда дамы на наших вечеринках менялись кавалерами, - писал Кононов о своих молодых, досемейных годах. - У меня, в силу каких-то природных качеств, перехлест в питье или сексе вызывал брезгливость. Тогда я уходил в свободный уголок или на кухню, думая думу свою. Невольно возникал вопрос: стоит ли жениться или питаться огрызками чужой спальни, используя отработанные сексуальные утехи своих друзей-приятелей». Природная чистота. Кононов любил «средь шумного бала» отойти и подумать, а то и вовсе не входить в круг. Пока оставались силы, так и было: озорство, темперамент, а пробили невидимые часы двенадцать - и в свою келейку. Обнулиться, со стороны взглянуть на себя, что полезно для душевной гигиены.
Михаил Кононов считал, что стыдно пиариться. Стыдно сниматься в плохих картинах. Стыдно говорить про «творческую неудовлетворенность». Что Кононов жалел о так и не продолжившейся работе с Тарковским, друзья могли догадываться лишь по оброненному замечанию: мол, лучше бы меня ассоциировали с Фомой из «Андрея Рублева», чем с Нестором Петровичем... Стыдно жаловаться.
И посторонние люди не подозревали, что у Кононова воз болячек: желудок воспринимал только кашки, которые варила жена, а когда солнечному мальчику не было и сорока, его сразил инфаркт. Об этом - ни-ни. Даже после того как в стране и прессе наступили большие перемены, «Нестор Петрович» и слышать не хотел об интервью, возмущенно объясняя друзьям, что «не хочет обнажаться прилюдно и рубашку рвать на пупке». Да и зачем, если он давно нащупал спасительный способ сказать все, что хочет. Не догадались еще, какой?
В Малом театре, к которому Кононов прицеливался со школьной скамьи, он проработал недолго и, уйдя оттуда, ушел из театра навсегда. Почему так поступил? Во-первых, кино захватило, пропадал на съемках. Во-вторых, театр - это общий актерский дом, все на виду, а в кино человеческие контакты временны и тем приятны. Но это самые простые объяснения, а главную причину надо искать глубже.
Дело в том, что в театре роль оттачивается от раза к разу, а в кино есть только первое и единственное впечатление, которое соврать не может и не должно. Кононов, видимо, инстинктивно тянулся к такой заостренной правде, помня, что когда-то его учитель, объясняя, где рождается настоящее искусство, просто показал на пупок: «Здесь и только здесь».
«Михаил Кононов постоянно выказывал недовольство собой, - говорит Галина Романова. - Например, когда ему приносили сценарий, он пускался в сомнения: смогу ли я это сыграть?» Отсюда ненависть к коллегам, если результат работы его не устраивал. Так, один из лучших фильмов Кононова «Василий и Василиса» оставил в нем... досаду и злость. После премьеры в провинциальном городе, выпив лишнего, Михаил Иванович пошел «громить режиссера», то есть Ирину Поплавскую.
И когда его, стаскивая с пожарной лестницы, откуда Кононов кричал «Поплавская, на выход!», уговаривали, что не надо так с дамой, гневно отрезал: «Она не дама! Она режиссер "Василия и Василисы"!» «О, он бывал еще каким резким! - рассказывает Романова. - Часто ссорился с людьми. Неловко повторять то, что он мог бросить человеку. Трогательным, мягким, воплощенной любовью он оставался только для людей, близких ему, для остальных же часто оказывался неудобен. Гвоздем в диване».
Когда друзья Кононова вспоминают, что перед зрителем он возникал таким, каким редко бывал с ними наедине, к этому стоит прислушаться. Получается, что он всегда дарил своим героям себя, они говорили и жили от его имени, по сути он стал ими. Почувствовав тогда, в детстве, что спрятать свое нутро не удастся, он и не старался. Он поступил по-другому.
Как известно, все, что рядом, что лежит под рукой, - самое потаенное, и люди взрослые и умные, хоть и догадывались, что между Кононовым на экране и в жизни зазор неглубокий, все-таки до конца не верили в это. И правда: кино - всего лишь игра, господа! Не подумайте, что это я. Гениальный ход вечного и мудрого ребенка! Хитрость «деревенского мужичка с прищуром», которую не раскусили даже друзья, говорящие о «закрытости Михаила Кононова». Думают, что самое важное он утаил, унес с собой. А он оставил всего себя.
Со временем киношные герои стали жизнью Кононова. Он оказался весь в них. А остальное... Да, книгочей, уходивший в книги, когда совсем больно, призывавший: «Читайте классику, господин народ! И вы поймете, что все людские проблемы стары как мир». Да, хлопотун о своем маленьком семействе - жена и собака Дуня, помесь лайки и дворняги, напоминавшая лисицу. («Им было хорошо втроем», - улыбается Галина Романова.)
Да, в последние годы хозяйственный мужичок, самозабвенно занимавшийся огородом, поросенком или лопнувшим котлом для нагрева воды. Он настоящий, он лучший оставался только наедине с женой и со зрителем. Но его кинематограф рухнул. Кононов понимал, что его герои больше не будут востребованы режиссерами, хотя все ждал своей роли. И в ожидании ее отказывался от многих сценариев, объясняя друзьям, что «предлагают дерьмо», мог вставить и более крепкое слово. Поэтому в 90-х годах он снялся всего в нескольких фильмах - у Андрея Кончаловского, Виталия Мельникова.
Кононов предпочитал заниматься чем угодно - коммерцией, продвижением каких-то проектов, и все неудачно, - лишь бы в профессии не опускать планку. Никакого снобизма и высокомерия в его отказах не было - какой снобизм, если порой подступала нищета? В то время они с женой перебрались за город и поселились в коттедже, решив жить «в стороне, и в людях». И вот верная Наташа в метель стояла на Волоколамском шоссе, продавая капусту с собственного огорода, чтобы семья могла выжить. Или супруги брались откармливать поросенка, которого потом не могли сдать на мясо - привязывались.
Правда, поначалу Михаил Иванович почувствовал себя счастливым на воле, в родной стихии, среди природы. Друзьям показывал свои владения, смущая прожженных городских жителей умилением над «цветочками» и «яблонькой». Он обрядился в тулуп, валенки, ушанку - стал этаким дедом Щукарем, книги читал только о деревне, вечно нагружал себя заботами об односельчанах и до того слился с местным людом, что тот перестал воспринимать его как известного актера. Но для того чтобы купить коттедж, Михаил Кононов с Натальей продали московскую квартиру - и Кононов, обретя одну почву, оказался физически отрезан от другой. Оказалось, что от самой главной.
Наверное, тогда перед ним впервые встала та жизнь, о которой говорят «как она есть». Для него - какой ее нет. В которой его давно, с юношеских лет, не было. Он как-то сжался, ссутулился, словно желая сократить себя в пространстве до минимума, вместо летящей походки на сантиметр от земли появились невидимые гири на больных ногах. Друзья заметили, что «Миша» стал ожесточаться, а он просто потерялся - без ролей, без творческой среды, без своего друга Вити Павлова. Без привычного способа самовыражения. В этот момент в его жизни и появилась Маргарита.
Ей не было еще двадцати, Михаилу Кононову уже стукнуло пятьдесят. В другое время он вряд ли обратил бы на нее серьезное внимание: женщины отличали его всегда - и не только за талант, но и за бездну обаяния. К тому же он был высок, строен, красиво двигался. Но, легко вспыхивая от нежного женского общества, кокетничая и флиртуя, своей привязанности к Наташе не изменял. Наташа -святое. Поэтому Маргариту Михаил Иванович поначалу бросился опекать, это был его всегдашний способ отношения к женщине, очень мужской.
Недаром в конце жизни он вспоминал тех деревенских женщин, что его растили: они все пели частушку: «Ах, спасибо Сталину. Сделал меня барыней. Я корова, я и бык. Я и баба, и мужик». И часто вставала перед его глазами родная тетя Вера - та самая, что молилась за него в церкви, - которую однажды нашли на огороде, уже не дышавшую: умаялась от непосильной работы, так и упала лицом в землю... После такого Кононов навсегда оказался «ранен женской долей».
Как говорит Галина Романова, «Миша Кононов выбирал нежных, трепетных людей и опекал, считая, что он обязан по отношению к ним быть братом и сватом». Например, обожаемую Оленьку Остроумову, с которой снимался в фильме «Василий и Василиса», постоянно поддерживал советом: «...женщина деревенская платочек завяжет вот так, и поступь у нее осязаемая» - он эти жизненные нюансы тонко чувствовал... Почувствовал, что стоит поддержать и новую знакомую: помог поступить в институт, найти работу, писал для нее сценарии - хотел приобщить к миру кино.
«Миша ожил, - говорит Галина Романова, - расправил плечи, впервые в жизни стал говорить нарочито актерским голосом, обрел прежнюю легкость. У него не было детей, и эта девочка стала для него всем: и ребенком, и обожаемой женщиной, и другом. Они с Маргаритой поначалу снимали комнаты, потом им дали маленькую квартирку. И Михаил Кононов стал жить на два дома. Как Наташа все это переносила? С верой».
А потом Маргарита его оставила, за что никто не смог бы ее осудить: она любила его, но хотела иметь семью и ребенка. Расставаться с Наташей Михаил Иванович не собирался. Конечно, он предчувствовал такой исход, выведя в одном из написанных для Маргариты сценариев девушку, похожую на нее, которая бросала своего возлюбленного, даже откровенно обманывала, но... Это был обрыв, удар о землю... Ведь не о банальном увлечении шла речь и даже не о любви - она здесь только повод.
Речь шла о возвращении к себе прежнему, не случайно эта девочка возникла в его жизни, когда в ней почти не осталось кино. Вернулось существование на привычном накале эмоций, когда и жарко, и радостно, и не хочется запихнуть эти жар и радость обратно. Но за восторгом обретения себя он как-то забыл, что это уже не искусство. В ролях можно было раскручиваться на полную катушку и при этом ничем не рисковать, а тут впервые на кон оказалось поставлено все, по сути - жизнь.
Жизнь и была бита. И даже муки вины перед Наташей, которой пришлось вытаскивать его из той бездны, куда он провалился, не шли ни в какое сравнение с этой подлинной трагедией.
Друг бросил ему, утопающему, спасательный круг - заставил писать воспоминания. Кононов увлекся, отвлекся, приносил раз в неделю исписанные листочки. А будущую книжку назвал неожиданно горько - «Прости, жизнь, и прощай!». Правда, в предисловии объяснил: дескать, я, как Сомерсет Моэм, который несколько раз прощался с прошлым, просто хочу оглянуться на прожитое, поэтому не думайте, что я подвожу итоги или взаправду ухожу.
Как и всю жизнь, Михаил боялся, что напугает нас, да и себя, своей откровенностью, попросту предчувствием, а все-таки врать не мог, отсюда и заголовок. Да, тоска его не оставляла, не так прост он был, чтобы утешиться подходящими для иных смертных способами. Есть такая порода людей, которые то, что другие переживут, пережить не могут. Обострились болезни, сопровождавшие его всю жизнь, пошли больницы. В одной из них Кононова и нашел Глеб Панфилов.
Рассказывает Глеб Панфилов: «Начиная работу над картиной «В круге первом» по роману Солженицына, я вспомнил о Мише. Не вспомнить не мог, потому что Спиридон, в роли которого я его видел, важнейший персонаж, человек из народа, как, например, Лука в «На дне» Горького. Мы стали искать Мишу. «Где Кононов?» - «Да, говорят, уехал». - «Телефон у него есть?» - «Нет». Отыскали. Господь все устроил так, чтобы Миша смог сняться в этой роли: он поправлялся. Вышел из больницы, мы начали с ним работать.
Когда я сделал фотопробы и показал их Инне (актриса Инна Чурикова, супруга Глеба Панфилова.), она расплакалась. А когда Солженицын увидел фотографию, сказал: да, это Спиридон. Михаил Кононов всегда был мудрым человеком, а вот о здоровье не думал. Наносил себе урон тем, что выпивал. Вообще не щадил себя. Когда я увидел его после такого долгого перерыва, отметил, что он очень постарел внешне, выглядел старше своего возраста лет на десять-пятнадцать.
Сил у него поубавилось, и в сцене, где Спиридон чистит лопатой снег, приходилось на общих планах снимать дублера. И с памятью у Миши стало плоховато. А сыграл он блестяще! Чего стоит один лишь монолог его Спиридона об атомной бомбе! Миша решил его прокричать, сняли два дубля, а потом я попросил его сказать все это негромко, почти шепотом, как колыбельную. Спиридон по-детски уткнулся в грудь Нержину и, как давно выношенное, произнес этот монолог».
Произнес тихо. Тихо Кононов и умер, в больнице, нестарым еще - в шестьдесят семь лет. Друзья вспоминали, что и на краю жизни он шутил, никак не выказывая своей обреченности.
Глеб Панфилов: «Что еще я могу сказать о Мише, о нашей работе с ним? Он до конца дней сохранил свежесть и остроту чувств, не заржавел. Поразительно: здоровье не уберег, а артиста в себе сохранил».
Вот и разгадка. Здоровье истратил, но актера в себе нисколько не износил, вернул Богу в лучшем виде. Хоть и не специально, само так выш то, просто призвание оказалось в нем сильнее всего, недаром на призвание он надеялся всю жизнь больше, чем на собственное скромное «я».
Поэтому, сохранив себя актера, он сберег себя настоящего, последнего себя.
Автор: Ирина Кравченко
