Имя Клавдии Шульженко для многих ассоциируется с песнями военных лет. И кто знает, когда бы наступил «этот день Победы», не будь ее «Синего платочка», «Давай закурим ». Сама Клавдия Ивановна своей главной заслугой на сцене считала песни про любовь. Любовь была для нее главным и в жизни.
Биография Клавдии Шульженко
В конце 60-х годовв прошлого века я принес Клавдии Ивановне газету, в которой были напечатаны ответы деятелей искусств на один вопрос: «Что для вас является самым важным в жизни?» Деятели изъяснялись по-разному: в пафосном духе говорили о трудовых подвигах, борьбе за мир и даже долгожданной победе социализма, которая предвещает скорое счастье - грядущий приход коммунизма. Клавдия Ивановна, прочитав все это, не улыбнулась, отбросила газету и сказала:
- Если бы мне задали подобный вопрос, я бы ответила кратко: сын Гоша и мои песни о любви.
Клавдия Шульженко родилась в Харькове 24 марта 1906 года. Ее семья - отец, мать, брат Коля и она жили на Владимирской улице, занимая флигель одноэтажного дома. Район этот назывался Москалевкой. Тут преобладали русские, по-украински «москали».
Отец, Иван Иванович Шульженко, бухгалтер управления железной дороги, увлекался музыкой: играл в любительском оркестре, пел соло в концертах. Пела и маленькая Клава - в дворовом театре, который организовал для детей живший по соседству студент Харьковского университета Владимир Мозилевский. В этом театре она была и Русалочкой, и Пьеро - мальчиков в труппе не хватало.
Родители, заметив музыкальные способности дочери, определили ее к профессору Харьковской консерватории Никите Леонтьевичу Чемизову. Он занимался с нею несколько лет, учил Клаву нотной грамоте и пению.
Но все мечты ученицы были о сцене драматического театра. Ей не исполнилось и семнадцати, когда она, прибавив себе лет, пошла наниматься в Харьковский драматический театр.
Главный режиссер театра Николай Синельников предложил ей разыграть этюд «Ревность» и зачем-то дал веер. «Раздались звуки вальса, и этюд начался, - вспоминала Клавдия Ивановна. - Как я ревновала, сказать не могу. Помню только, что веер так и ходил ходуном у меня в руках, а когда я приблизилась к артисту, назначенному мне возлюбленным, он в страхе отшатнулся. От досады я с размаху хлопнула веером по ладони, и в ту же минуту он рассыпался на десяток планок. Не знаю отчего, но я расплакалась».
Синельникову это понравилось. Но решила ее судьбу песня, которую она исполнила на прослушивании - «Запрягайте,.хлопцы, коней». Правда, она не могла объяснить аккомпаниатору со странным именем Дуня, какой у нее голос. Сказала - сильный. Дуня, молодой пианист Исаак Дунаевский, все понял. «Как он блестяще аккомпанировал, - вспоминала Шульженко, - до сих пор думаю, что меня взяли на сцену из-за его игры».
В одном из первых спектаклей, в котором играла Шульженко, она исполняла роль «певицы в ресторане» и должна была петь романс Бориса Борисова на слова Елизаветы Дитерихс «Звезды на небе». По окончании романса в зале раздались аплодисменты. К ним присоединились и актеры на сцене, а героиня пьесы подошла к Шульженко и, хотя это не было предусмотрено мизансценой, обняла и расцеловала ее.
После этого спектакля Шульженко стала непременной участницей дивертисментов, даваемых в театре, а в 1928 году по совету своего первого концертмейстера поехала в Ленинград -«работать в кино-театрах».
В те годы в «кино-театрах» - как и предполагало название - перед началом сеанса давали концерт. Программа длилась около часа и включала обычно двух-трех мастеров эстрады и столько же начинающих. Шульженко среди них сумела не затеряться - через год ее пригласили в Ленинградский мюзик-холл. Ангажемент ей предложил Дуня - Исаак Дунаевский стал к тому времени художественным руководителем и главным дирижером мюзик-холла. Говорили, что Дунаевский, увидев похорошевшую певицу, сделал ей комплимент и получил мстительный ответ: «Пять лет назад надо было думать, когда волос на голове было побольше».
Личная жизнь Клавдии Шульженко - мужья и дети
Дело в том, что Клавдия Шульженко к тому времени была уже несколько лет помолвлена. Ее женихом был харьковский поэт Илья Григорьев, как говорили, заядлый картежник, жил в каморке, поэтому и пожениться они - несмотря на горячую любовь -долго не могли. А когда наконец свадьба была назначена, в жизни Клавдии Шульженко появился Владимир Коралли, исполнитель агитационных монологов, сатирических частушек, юмористических куплетов.
Они познакомились в поезде -вместе ехали на гастроли. Начали беседу, когда поезд покидал вокзал, и закончили ее через 12 часов, подъезжая к Нижнему Новгороду. На последних минутах пути, вспоминала Шульженко, Коралли спросил, почему у нее на руке кольцо. Она объяснила и пригласила его на свадьбу.
«А я вместо того, чтобы поздравить и поблагодарить, - вспоминал позже Коралли, - вдруг брякнул:
- На свадьбу приеду обязательно, но только не в качестве гостя.
- А в качестве кого же? - с недоумением спросила Шульженко.
- В качестве жениха!»
И вскоре сделал Клавдии Ивановне предложение. Противницей этого брака выступила его мать Полина Кемпер. Буквально за полгода до встречи Володи с Шульженко старший сын Полины Аркадьевны Эмиль женился на артистке Марии Ивановне Дарской.
- Что же это получается! - со слезами на глазах восклицала Полина Леонтьевна. - С одной стороны Ивановна, с другой - Ивановна, а я, мадам Кемпер, в середине?! Что скажут предки!
Но в конце концов ее удалось уговорить. Оставался один несогласный - жених Клавдии Ивановны. Как рассказывал Коралли в своей книге воспоминаний, с ним он разделался решительно, подобно героям приключенческих фильмов: «Жених хотел схватить меня за грудки, но я выхватил браунинг - у меня было право на ношение оружия еще со времен гражданской войны. Я не собирался убивать, это было рефлекторное движение, но жених, бросив невесту, исчез в мгновение ока». В мае 1930 года Шульженко и Коралли поженились.
К тому времени Шульженко уже играла одну из главных ролей в эстрадно-цирковом представлении Дмитрия Шостаковича «Условно убитый». Условно убитого играл Леонид Утесов. С ним Шульженко в первом действии во время учебной тревоги -постановка должна была отобразить «обороноспособность страны, задачи Осовиахима и ПВО» - пряталась под тележкой мороженщика.
«Когда мы с Леонидом Осиповичем лежали под ней, - вспоминала Клавдия Ивановна, - на одном из последних спектаклей я вдруг впервые почувствовала, как во мне что-то шевельнулось.
- Ледя, мне плохо, - прошептала я.
- Что с тобой? - так же тихо спросил он.
- Я беременна.
? - Немедленно уползай за кулисы! - приказал он. - На одну условно убитую станет меньше, на двоих безусловно живых больше!
Через несколько месяцев я родила сына - Гошу, Гошеньку, Игоря Владимировича, радость мою!»
Через год мюзик-холл прикрыли из-за неспособности справиться с важными общественно-политическими задачами, и Шульженко пригласил в свой оркестр обладатель «золотой трубы» Яков Скоморовский.
- Пойте, что хотите, - сказал Скоморовский Шульженко. - У меня к вам только одна просьба. Мне кажется, что ваш голос будет отлично звучать с соло моей трубы. Надеюсь, наш дуэт придется публике по душе.
На одном из первых концертов побывал В. Лебедев-Кумач - он приехал в Ленинград к Дунаевскому работать над песнями для фильма «Волга-Волга». Поэт, прославившийся после «Веселых ребят» и «Цирка», пришел в восторг и от дуэта певицы с трубой, и от самой певицы. Сразу после концерта, в ресторане «Норд», он выдал Шульженко экспромт - стихотворение «Руки» -и записал его на салфетке: «Нет, не глаза твои Я вспомню в час разлуки, Не голос твой услышу в тишине. Я вспомню ласковые, трепетные руки...»
Стихи Шульженко сразу понравились. И она знала, кто напишет к ним музыку. Илья Жак, пианист и концертмейстер оркестра, не сводил с нее глаз с первой их встречи. Он писал для нее песни. И одна была лучше другой: «Андрюша», «Нюра», «В вагоне поезда», «Пиши, мой друг». «Для меня все песни Илюша инструментовал сам. И как! -вспоминала Клавдия Ивановна. - Ведь года до тридцать восьмого на эстраде микрофонов не было, и задавить певца оркестром ничего не стоило.
Инструментовки Жака меня поражали прозрачностью, ажурностью, изяществом. Даже в тутти музыканты у него не громыхали, а помогали передать настроение песни. Я уж не говорю, что сам Илюша играл, как бог. И в каждом выступлении слова «Когда по клавишам твои скользили пальцы, каким родным казался каждый звук» я пела непосредственно ему».
Шульженко полюбила Жака и решилась развестись с Коралли. Тем более что их отношения уже давно были не семейными, а скорее деловыми. Про них в артистических кругах даже ходила эпиграмма: «Шульженко боги покарали. У всех мужья, а у нее - Коралли».
Реакция мужа на просьбу о разводе была бурной. Придя вечером домой после репетиции, Шульженко обнаружила его лежащим с окровавленной грудью. Оказалось, он сделал на ней несколько надрезов бритвой. Неглубоких - кровь остановилась, как только грудь смазали йодом. Тем не менее этот случай заставил Шульженко отложить разговоры о разводе. А когда Коралли пригрозил, что отберет у нее сына и отвезет его к своей матери в Одессу, она отказалась от мысли об уходе.
Коралли заставил Шульженко покинуть оркестр Скоморовского, где играл Жак. В 1940 году она перешла в джаз-оркестр под управлением Алексея Семенова. Над этим оркестром шефствовал Дунаевский. «Дуне» она полностью доверяла. Он был ее главам советчиком в Ленинградском мюзик-холле, его песни она пела с эстрады, а лирический монолог «Если Волга разольется» из фильма «Вратарь» долго украшал ее репертуар.
Военные годы
С началом войны Шульженко, как и весь джаз-ансамбль, вступила добровольцем в ряды армии и надела военную форму. Но на первом же фронтовом выступлении кто-то из солдат попросил певицу выступать в «мирном» платье: «Хочется, чтобы все было, как до войны...» И с тех пор даже в самых сложных полевых условиях она пела в «мирных» нарядах. За первый год войны Шульженко дала в Ленинградском округе 500 концертов - цифра огромная и для мирного времени, а тут еще блокада, голод, бомбежки.
Клавдии Ивановне чудом удалось вывезти из разбомбленного Харькова гостившего там сына Гошу и своего старенького отца. Сын рассказывал: «Жили мы в одной комнате, с десятью соседями в коридоре. Дом в четыре этажа стоял напротив «Ленфильма». Потолки высокие, лифта нет, и наша четырехэтажка равнялась нынешнему семиэтажному дому.
Мама возвращалась после дневных концертов - их было ежедневно не менее трех -и тут объявлялась воздушная тревога. Не одна за ночь. После того как бомбы упали на «Ленфильм», на «почтовый ящик» - военное предприятие за нашим домом, оставаться в комнате было рискованно. Мама подхватывала меня на руки, не забывая и маленький чемоданчик с косметикой, и спускалась вниз по лестнице в подвал, где находилось бомбоубежище.
Тогда она и попросила начальника Дома Красной армии на Литейном проспекте разрешить нам переселиться в подвал этого дома. Там прежде сидела бухгалтерия, но теперь она была никому не нужна. «Ну что же, - сказала мама, -если сюда попадет бомба, значит, не судьба нам жить». Отец Клавдии Ивановны умер в блокаду от дистрофии. После его смерти она, боясь оставлять сына одного, стала брать мальчика с собой на фронтовые концерты.
На одном из таких концертов зимой сорок втврого она впервые исполнила «Синий платочек». Мелодия этой песни была популярна еще до войны - ее исполнял оркестр под управлением Генриха Гольда и Ежи Петербургского. Оркестр целиком состоял из польских музыкантов, ставших советскими гражданами. Правда, текст первого «Платочка» был весьма легкомысленным.
Зимой сорок второго во время концерта в горно-стрелковой бригаде молодой лейтенант, представившийся корреспондентом фронтовой газеты Михаилом Максимовым, передал Шульженко свой, новый вариант текста песни. Стихи Клавдии Ивановне понравились, и в тот же вечер она без репетиций исполнила новую песню. Позже она пыталась разыскать автора текста, но он так и не откликнулся.
Невероятно, но на том премьерном исполнении находился фронтовой кинооператор, приехавший снимать выступления актерских бригад. Как потом выяснилось, снимал он не столько артистов, сколько тех, кто их слушал: с таким заданием его послала Студия документальных фильмов, на которой готовилась картина о фронтовых артистах.
- Артистов мы снимаем в Москве, на сцене Театра Красной армии, - сказал он Шульженко. -И мне кажется, что лучше вашего «Синего платочка» для этого фильма не придумаешь!
Через неделю ей передали приказ: «Шульженко в сопровождении двух аккордеонистов срочно вылететь в Москву для съемок в киноконцерте по заданию командования РККА».
Театр армии, который превратили в съемочный павильон, не отапливали всю зиму. Поэтому оператор после нескольких дублей попросил Шульженко встать на светлом фоне, чтобы не был заметен пар изо рта...
Исполнение понравилось всем, кроме военного консультанта -яркое в цветочек платье Клавдии Ивановны военспец счел несоответствующим военному лихолетью и велел ей переодеться. Отогревшись чаем, Шульженко исполнила песню еще раз -в черном до пят платье, которое отыскали в театральной костюмерной. Такой ее и увидела вся страна в вышедшем в 1942 году фильме «Концерт фронту».
В середине войны Ленинградский фронтовой джаз, как теперь назывался оркестр, в котором работала Клавдия Ивановна, был переведен в Москву. После войны Коралли настоял, чтобы Шульженко переехала в Москву насовсем.
Жить в столице пришлось в коммуналке, а когда наконец Шульженко удалось получить квартиру на улице Алексея Толстого, Коралли ушел к молодой танцовщице мюзик-холла. Клавдия Ивановна не любила вспоминать об этом времени. Владимир Филиппович поделил все имущество и срочно разменял их квартиру. Шульженко с сыном досталась комната в коммуналке. Семнадцать с половиной квадратных метров - какие уж тут репетиции. Вопреки своим правилам никогда ничего не просить у начальства,
Клавдия Ивановна обратилась за помощью к министру культуры Екатерине Фурцевой. Она певицу не любила и, с удовольствием сообщив Шульженко, что ничем не может ей помочь, посоветовала впредь быть... скромнее. Из коммуналки Клавдия Ивановна перебралась только в начале шестидесятых - помог гражданский муж певицы - оператор Георгий Епифанов, ее последняя любовь.
Георгий Епифанов был младше Шульженко. В 1940 году окончил ВГИК, с начала войны стал фронтовым оператором. Его съемки вошли в знаменитый фильм Юлия Райзмана «Берлин». После войны он снял больше десятка документальных лент, получил звание заслуженного деятеля искусств РСФСР.
С послевоенных времен Епифанов ходил на все новые концерты Шульженко. И не по одному разу. Собрал пачку программок, на каждой из которых отмечал, где и когда слушал певицу, в каком порядке она пела ту или иную песню и были ли среди них такие, что не объявлены заранее, в каком наряде появлялась она в первом отделении, в каком - во втором. И на каждом концерте подносил Шульженко цветы, вкладывая в букет записку с благодарностью. Но и эти записки, и поздравительные открытки, что он слал ей к праздникам, из-эе стеснительности никогда не подписывал. И не пытался с ней познакомиться.
Послевоенные годы
Летом 1956 года Клавдия Ивановна отдыхала под Москвой в санатории имени Артема. Георгий по случайности тоже оказался в этом популярном у артистов пансионате. «Я собирался вернуться на своей машине в Москву, - рассказывал он, - и Клавдия Шульженко следила за своей физической формой до самой старости: «Мне же нужно на поклоны выходить!»
Ивановна, которой тоже зачем-то нужно было в город, попросила ее подвезти. Приехали в город. Она пригласила меня к себе. И тут началась необычная гроза. Природа бушевала. А Клавдия Ивановна сказала:
- О, это предвестие чего-то! Необычного.
Мы посмеялись, но так оно и произошло. Ужиная, за разговором не заметили, как пролетели часы. Гроза и дождь давно прошли. И тут Клавдия Ивановна говорит:
- Ну что же, решайте: или уходите, или оставайтесь.
Я размышлял недолго, остался. Как потом выяснилось, на восемь лет. За эти годы, прожитые с Клавдией, я узнал, что такое рай на земле. И ад. Она была непростым человеком».
Расстались они внезапно, так же, как и сошлись. Георгий Епифанов однажды обмолвился, как это было: «Мы вернулись домой после какого-то дня рождения. Я что-то замельтешил, помогая Клавдии снять пальто. И вдруг она сказала мне такую обидную вещь, которую не прощают...» Через двенадцать лет она извинилась за свои слова.
Клавдия Шульженко действительно была непростым и весьма нестандартным для эстрады человеком. Однажды, зайдя к ней, я увидел на ее ночном столике томик Альфреда Мюссе на французском.
- Слог у него музыкальный, -сказала она. - В переводах он, увы, теряется.
Оказалось, она в совершенстве знает французский: «В гимназии Дашковской, - рассказала она, -наша классная дама говорила с нами только по-французски, и я наслаждалась музыкой ее речи.
С утра до вечера она сидела за своей миниатюрной кафедрой на всех занятиях, мы привыкли к ее бдительному оку, ее замечаниям и болтали по-французски не только на ее уроках, но и на переменках, по дороге домой. Если хотите, это был наш сленг. Им пользовались все гимназистки».
О том, что она тонкий ценитель и знаток живописи, я узнал случайно. Как-то Клавдия Ивановна попросила меня проводить ее к Руслановой, с которой я тоже был знаком.
Пока они с Лидией Андреевной что-то обсуждали, я подошел к небольшой картине на стене и искренне удивился, потому что это был подлинный Венецианов.
Угадать руку художника любому человеку, видевшему его работы в Третьяковке, было не так уж сложно, но Клавдии Ивановне это явно понравилось. Вместе с Лидией Андреевной она начала водить меня от картины к картине, и я слушал интереснейшие комментарии необычного экскурсовода.
- А теперь посмотрите внимательно и скажите, чей этот зимний пейзаж? - спросила Шульженко, остановившись перед огромным, чуть ли не во всю стенку полотном с засыпанным снегом сосновым бором, от которого нельзя было оторвать глаз.
- Это неповторимый и единственный Шишкин! -воскликнула Клавдия Ивановна. - Потому что другого зимнего пейзажа у него нет!
- Его место, конечно, в Третьяковке, - грустно заметила Лидия Андреевна,- но когда я предложила ей этот уникум за 10 тысяч, жадина Фурцева, не взглянув на него, отрезала: «Только семь и не копейкой больше!»
Примечательным был финал нашего похода к Руслановой. Когда мы уходили от Лидии Андреевны, я обратил внимание на диван, заваленный штуками ткани, синей и красной с причудливыми золотыми узорами, -такая осталась разве что только в Большом театре.
- Заметили? - спросила Клавдия Ивановна, когда мы вышли на улицу. - Русланова скупала картины у дворян - их в начале тридцатых выселяли из Ленинграда, всех подряд. Она делала благое дело: люди хоть что-то получали на обустройство и картины не пропали. А штуки набивного шелка, что вы видели, она раздобыла недавно в Подмосковье на кустарной фабрике - там работают по штампам еще царских времен! Зачем ей столько?
Все очень просто и грустно. В концертах Лидия Андреевна выступать отказывается. Считает, что голос после многолетней тюрьмы потускнел и звучит не так, каким остался в памяти слушателей. Денег на жизнь не хватает -она и приторговывает этим штофом. Надо понять ее и никак уж не осуждать. Есть люди, которые достойны того, чтобы постараться их понять...
В апреле 1976 года Клавдия Ивановна дала большой юбилейный концерт в Колонном зале Дома Союзов, отметив две даты - 70 лет жизни и 50 творчества. Перед выступлением она позвонила Георгию Епифанову. Извинилась и попросила его прийти на концерт. Он пришел. Сидел, как всегда, в первом ряду. Как всегда, она пела для него.
Болезнь и последние годы жизни
У Шульженко были серьезные проблемы со здоровьем: сердце. Обострился склероз. После концерта в Колонном зале Клавдия Ивановна меня спросила:
- Вы заметили, что было с «Тремя вальсами»?
- Да, - ответил я. - И испугался очень.
- А я! Тряски нервное желе! - это было ее любимое выражение. - Никак не могу понять, что со мной произошло. Ночью меня разбуди - сразу же скажу любую строфу. А тут посереди песни - вдруг провал, не помню ни одного слова. Боря шепчет мне: «У Зины красивые руки! У Зины...» А я, как в тумане, и слышу его, и не слышу.
После того вечера Шульженко навсегда вычеркнула «Три вальса» из своего репертуара. Такая судьба настигала одну песню за другой. Она расставалась с песнями, не понимая, что причина не в текстах, которые вдруг выпадали из памяти...
Весной 1984 года она в очередной раз попала в больницу в Сокольниках. Пролежала там почти два месяца, вернулась домой, но болезнь прогрессировала. Врач ежедневно посещал ее, а она будто жила в двух мирах - сегодняшнем и ирреальном.
Как-то незадолго до врачебного визита мы говорили с ней о театрально-эстрадных новостях. Она сидела в своем любимом вольтеровском кресле, и вдруг сделалась серьезной:
- Мне же надо готовить новый репертуар: не могу я выходить на сцену только с тем, что много раз «обкатано». Вчера была у меня Алла Пугачева - она готовит программу из двадцати новых монологов. У меня силы не те и годы тоже, но две-три песни, которые еще никто не слышал, я обязана приготовить. Вот, посмотрите, какие замечательные у них слова.
Я начал читать стихотворные тексты, но доктор, с которым мы не раз виделись, прервал наш разговор.
- Как вы себя чувствуете? - традиционно обратился он к Клавдии Ивановне.
- Сегодня значительно лучше, - ответила она.
На лице ее неожиданно появилась растерянность, она огляделась по сторонам, будто ища кого-то. Потом, указав на меня, вдруг сказала:
- Да, доктор, я хотела вам представить моего любимого брата Колю. Познакомьтесь, пожалуйста.
Доктор сделал мне знак не реагировать на слова Шульженко и заговорил о теплых днях, что пришли наконец в Москву. И Клавдия Ивановна больше не вспоминала о брате, погибшем молодым в гражданскую войну...
Иосиф Кобзон, навестивший ее, говорил, что надеется еще не раз петь с ней в одном концерте, рассказал какой-то смешной случай, но Клавдия Ивановна, лежа в постели, улыбалась, не очень понимая его.
- Гоша, прошу тебя, не отдавай маму в спецбольницу, попросил он уходя, уже в коридоре, ее сына. - Найми сиделку, я полностью оплачу ее, сколько бы она ни запросила. Только пусть Клавдия Ивановна останется дома.
Через три дня, 17 июня 1984 года, ее не стало.
Она умерла во сне. Сын, Игорь Владимирович, обзвонил всех знакомых и близких Клавдии Ивановны, долго сидел у аппарата, не выпуская из рук телефонной книжки матери. Позвонил и Пугачевой.
В тот вечер она изменила программу концерта - пела преимущественно песни, в которых преобладали драматические и трагические ноты. А когда запела монолог-реквием «Когда я уйду» - не скрывала слез. Закончив петь, обратилась - единственный раз на протяжении программы - к слушателям:
- Этот концерт я посвящаю ушедшей сегодня от нас великой певице Клавдии Ивановне Шульженко, Человеку и Учителю с большой буквы...
Зрители ахнули от неожиданности - о кончине Шульженко никто не знал, затем поднялись с мест и вместе со всеми участниками концерта застыли в молчании...
Автор: Глеб Скороходов
